Стараясь подавить страх чем-либо посторонним, вдруг вспомнил, как в 1935 году в «Артеке», в пионерлагере, во время военных игр всегда был разведчиком, и никем другим. Разведка на фронте, а не по приключенческим книгам — много прозаичнее и рискованнее, жестче, страшнее. А ведь детей натаскивали. Вот и судьба распорядилась не спрашивая — «в разведку!».

Лейтенант тихо предупредила — впереди еще наше боевое охранение. Выползли на них, объяснили, что идут на подслушивание. Впереди начинался густой кустарник.

— Постарайтесь не задевать ветки: стряхнете снeг, сразу увидят, что тут кто-то прошел, — говорила шепотом, только когда случалась очередь пулемета или дальняя стрельба.

Проползли еще метров полтораста. Женщина двигалась бесшумно, уверенно, деловито. Ее спокойствие подействовало, мандраж прошел. Уж если женщина ведет себя так, как будто топает на полковую кухню, то ему, мужику, — дрожать не пристало. Доползли — в кустах лежка, устланная лапником — гнездо, видимо, используется давненько. До немецких траншей метров 20–30. В морозном воздухе временами полная тишина. Под аккомпанемент пулеметной очереди:

— А теперь слушайте, запоминайте, потом расскажете…

Зимой в траншеях мало кому охота разговаривать. Но там все-таки что-то происходило: сменялись часовые, обрывки каких-то фраз о посылках, о письмах долетали. Далеко не все было понятно, диалектов Игорь не знал, разговорная речь, тем более солдатская, жаргонная на передовой, была в новинку, да и фразы долетали разорванными, вперемешку с дальними очередями, разрывами.

Они слушали уже несколько часов.

— Не стесняйтесь, если вам что-либо нужно, отвернитесь — и порядок.

Потом отползла сама куда-то, и, когда выползали утром, на снегу были следы, похожие на его собственные. Сколь все просто на фронте. Хлебнули еще спирту, был с собой хлеб с салом. При вспышках ракет она изредка поглядывала на ручные часы, тогда еще это была редкость. у Игоря часов не было. Начинало светать, поползли обратно.

На нашем переднем крае, куда наконец выползли, им дали крепкого чайку, а главное — горячего, что было невероятно приятно после целой ночи лежания на снегу. Потолковали о том, что услышали, она поправляла. Добрались «до дому», разошлись по землянкам.

Снова поползли через ночь. И так раз 10–12, пока Игорь не «поднатаскался» на солдатский жаргон, разговорную речь. И, только закончив вылазки с этой женщиной на нейтралку ползком, в мороз, на снегу, лежа многие часы скорчившись под кустами, вспомнил: она ведь женщина, ей матерью быть предстоит, детей рожать… И Игорю стало не по себе, его охватило чувство восхищения таким сочетанием женственности и мужества.

Людмила Петровна на фронт ушла с третьего курса вуза, с немецкого отделения, пройдя краткосрочную подготовку на курсах военных переводчиков. Тот опыт, что она приобрела, уже работая некоторое время переводчиком в штабах дивизий и полков, увеличивал дистанцию между новичком Игорем и опытной уже фронтовичкой Людмилой Петровной на огромное число лет. Еще больше эта дистанция увеличивалась для Игоря той тайной, которая существовала в полку и в которую его не посвящали, чьему сыну будет дарована жизнь весной 43-го. А родился сын! И назвала его Людмила Петровна Игорем Александровичем, о чем Бескин узнал через много лет.

Переводчица форсировала занятия, натаскивала ученика, обучала технике и методике допросов, приучала пользоваться словарями, разговорниками, оформлять протоколы допроса пленного. Устраивала Людмила Петровна и «игровые ситуации», в которых учила, как преодолеть нежелание пленного отвечать на вопросы, растормаживать его психику, как проверять правдивость ответов пленного по косвенным признакам, случайно оброненным словам. Ходом занятий интересовался и командир полка, заглядывал на занятия в ее отдельную землянку, и начальник разведки полка капитан >Кила присматривался: получится ли что-нибудь толковое для разведки из новичка. А «языков» все не было, допроса «живьем» не получалось.

На фронте два состояния — или оборона, или наступление. В обороне разведчикам хуже всего было добывать «языков». Вообще-то охотиться за ними было достаточно бессмысленно именно в обороне, когда многое о противнике уже известно давно. На каждого взятого «языка» теряли ранеными, убитыми иногда человек двадцать. Лазить в тыл через нейтралку в условиях позиционной обороны дело непростое. Под Старой Руссой ширина нейтральной полосы иногда была 600–800 метров, до одиннадцати рядов колючей проволоки — нашей, немецкой, минные поля вперемешку — наши, немецкие. За прошедшие годы с сентября 1941 года все поперепуталось, линия фронта иногда перемещалась. Где, чьи минные поля? Если попадались немецкие, можно было сориентироваться, 'ставились они чаще всего в шахматном порядке, обойти, обезвредить такое поле было проще. Наши минировали по-разному, а концов было уже не найти, нашим картам минирования верить было нельзя, сменявшие друг друга части карты эти передавали кое-как. Зачастую у разведчиков целая ночь уходила на прокладывание проХодов в своих же минных полях, следующая ночь — через немецкие поля, и счастливый случай — брали «языка» Втихую, не обстреляли, все вышли из операции целыми, Живыми. В обороне вся активность держалась на разведчиках, да на снайперах. А разведчики только и делали, что хоронили товарищей: даром поиски не давались.

Командир полковой разведки капитан Жила, присмотревшись к Игорю, понял, что этот тощенький очкарик может не только с бумажками да переводами возиться, но достаточно толково соображает и в оружии нашем, немецком, и решил приобщать его к тонкостям разведки, да и дублер толковый был нужен. Первый раз, когда Игоря взяли в поиск, он дополз с группой до того места, где начинались наши минные поля. Там Жила, тихо тронув его за плечо рукой, показал оставаться на месте, дальше не ползти.

— Полежи, подрожи! — расслышал Игорь шепот капитана, и группа тихо, неспешной змеей уползла в сумерки по тропе, нащупанной саперами. Лежать одному в темноте, в снегу, не видя, не зная, что там впереди, не имея возможности вернуться без группы. «Полежи, подрожи…» «Вот еще!» — фыркал про себя новоявленный разведчик, первый раз подбадривая себя, прогоняя озноб страха. Время тянулось. Наконец зашуршал где-то снег, легкие звуки в темноте указали: группа возвращается. Тихо, почти беззвучно темная змея проползла мимо, саперы за ней закрывали проход.

Такое «полежи, подрожи» Жила проделал с новичком три-четыре раза. Раза два наших обнаруживали, тогда впереди возникала перестрелка, вспыхивали ракеты, чиркали трассирующие. Лица возвращавшихся были хмурые: потеряли товарища. Потом Игоря уже брали в поиск в группе обеспечения, которая страхует отход. А потом, потом началась тяжелая фронтовая работа в разведке, в основном по ночам: выслеживание, подслушивание, подготовка проходов в линиях заграждений и тому подобное.

И на всю жизнь благодарен был Игорь капитану Жиле за науку. Многочасовые высиживания с ним на наблюдательных пунктах, на какой-нибудь сосне — «вороньем гнезде» с биноклем или стереотрубой не проходили даром. Глаза привыкали зорко осматривать местность, запоминать, обращать внимание на каждую мелочь, научились примечать неприметное. Именно мелочи, незаметные подчас, могли стать роковыми для разведчиков: хрустнул сучок, облетел с еловой лапы снег; когда на других он лежит спокойно, застрекотала сорока, тропа непонятно вильнула вбок… Или — в окопах противника вместо звучавшей ранее губной гармошки или тявкавшей собаки появились новые звуки, — да мало ли что? Умей только вглядываться, вслушиваться. И, если нет рядом толкового наставника, собственный опыт может уже и не пригодиться: будет поздно!