Шрифт:
Интервал:
Закладка:
на кол посадят, съедят припасы.
Развернул воевода процессию к лесу
в поисках бабьего интересу.
Подъезжают к избе, заходят.
Там баба-краса не ходит,
а лебёдушкой между столов летает,
чай заморский разливает
в чаши аршинные,
песни поёт былинные.
А на скатертях яств горами:
капусты квашеной с пирогами
навалено до потолочка.
– Как звать-величать тебя, дочка?
Девица-краса краснеет
да так, что не разумеет
имени своего очень долго:
– Кажись, меня кличут Ольгой.
– Ну, Олюшка, наливай
нам свой заморский чай!
Выпили богатыри, раскраснелись.
Глядь во двор, там банька алеет:
истоплена дюже жарко —
дров бабе Яге не жалко!
Не жалко ей и самовару,
мужланам зелье своё подливает
да приговаривает:
– Кипи, бурли моё варево;
плохая жизнь, как ярмо,
пора бы бросить её;
хорошая жизнь, как марево;
был богатырь, уварим его!
Воины пили чай и хмелели.
Лишь Потык, прислушался он к напеву,
бровь суровую нахмурил,
в ус мужицкий дунул,
усмехнулся междометием,
насупился столетием
и подумал о чём-то своём —
мы не узнаем о том.
А посему сын полей не пил, пригублял
да в рукав отраву выливал.
А баба Яга, то бишь Олюшка,
как боярыня, ведёт бровушкой,
глазками лукавыми подмигивает,
ласковым соловушкой пиликает
речи свои сладкие.
А брательнички падкие
на бабью ворожбу,
рты раззявили, ржут!
Вот и Алеша Попович
хочет Ольгу до колик:
норовит идти в опочивальню,
губки жирные вытирает
платочком вышиванным,
супругой в дорогу данным.
Только губы свои вытер,
так в деве красной заметил
на лице глубокие морщины,
глаз косой, беззубый рот и вымя.
В обморок упал, лежит, молчит.
А гульбище’ богатырское гудит!
Глава 5. Драка богатырей у бабы Яги
Если есть богатырь, будет драка;
если есть на свете честь, то её сваха
в кулачных боях похмельных
да в сценах сладких, постельных.
Народится сынок —
богатырчик тебе вот!
А коль снова девка,
значит, все на спевку.
Гой еси, гой еси,
ходят бабы, мужики
по дорогам, по дворам
сыты, пьяные в хлам!
Если есть богатырь – будет драка;
если есть на свете честь, то её плаха
навсегда на планете застрянет:
не хотели мы пить, но тянет!
Пели воины такую песню,
и жизнь казалась им неинтересной.
Тут встал Святогор
и сказал, казалось, с гор:
– Была бы баллада,
но как-то не надо;
была бы идея,
да брага поспела.
Выходи-ка, Илья, дратися,
коли делать больше нечега.
И поднялся Илья Муромец
да закричал, как будто с Мурома:
– Гой еси, добры молодцы!
Да не перевелись богатыри
на земле чёрныя пока что.
Кто не битися-махатися,
тот под столом валятися, —
и пошёл на Святогора в бой кулачный.
– Что же делаешь ты, мальчик! —
с неба, вроде бы, всплакнули боги. —
Ты пошто полез на сына бога Рода
да на родного брата Сварога.
Но куда тебе, прыщу,
завалить вон ту гору?
Но богатырь Илюша Муромец,
то ли от ума, а толь от тупости,
взял лежащую рядом дубину
и по ноженькам Святогора двинул.
Сразу подкосился богатырь-гора,
из-под его ног ушла черна земля.
И упал богатырь, и не встал богатырь.
– Второй лежит, – баба Яга подумала
и дров в печурку подсунула. —
Гори, гори, моя печка,
всё сожги, оставь лишь колечко
обручальное с пальца Алешки.
Мужики, мужики, мужичочки
медовухой заткнули дышло,
вот тут-то дух богатырский и вышел
из нашей дружины.
Эх вы, былинные!
Развалились и лежат,
в ладоши хлопать не хотят.
Лежит и Михайло Потык,
но глаз у него приоткрыт,
да думу думат голова:
– Что за нечисть нас взяла?
А дева Ольга-краса
в каждую руку взяла
по одному богатырю
и тянет к баньке, да в трубу
запихивает, старается.
Потык хотел было не маяться,
а встать на ноженьки. Не смог,
от усилия аж взмок.
Нет, не получается.
Девка к нему приближается,
берёт за леву ноженьку,
волочёт к пороженьку
и бросает прямо в печь.
– Ух и смердит же человек! —
страшным голосом Ольга ругается,
в бабу Ягу превращается
и на палец кривой надевает колечко.
Глава 6. Настасья посылает соколика на подмогу
Ёкнуло у Настасьи сердечко,
ей привиделось нечто страшное:
муж в огне, а кольцо украдено
злющей бабкой лесною.
Настасья кличет молодого
зачарованного соколка,
и просит у птицы она:
– Ты лети, мой сокол ясный,
в беде лютой муж прекрасный.
Ты лети, спеши, спеши,
потуши огонь в печи
да колечко верни обручальное.
Покружился сокол, в дорогу дальнюю
пустился стрелы быстрее!
И пока он летит, немеют
рученьки у Михайло свет Потыка,
горит рубаха – печь в жар пошла!
Поднатужился былинный богатырь,
заревел, как хан Батый,
да согнул свои ноженьки длинные
и разогнул в печурке аршинные.
Затрещала печь, ходуном пошла.
Тут нелёгкая птичку принесла.
Глянул сокол, тако дело,
в рот водицы набрал смело
ни много ни мало, а бочечку стопудовую —
бабки Ёжкину воду столовую.
Подлетел к баньке да вылил в трубу
всю до капли воду ту.
Потухла печка, погас огонь,
вывалились богатырешки вон:
выкатились и лежат,
подниматься по-прежнему не хотят.
А баба старая Яга
от расстройства стала зла:
нет у ней силы – истратила,
на воинов всю потратила.
Плюнула и сквозь землю-сыру провалилась,
в самый тьмущий ад опустилась:
пошла силу у чёрта выпрашивать.
А сокол ясный не спрашивал
у Настеньки разрешения,
он тоже сквозь землю и время
метнулся стрелою в ад:
– Наши в огне не горят! —
и следом за бабушкой в самое смердово зло,
в бесстрашный бой «кто кого»?
Глава 7. Михайло Потык и кот Котофей
Тем временем в баньке у Ёжки
не красные девы-матрёшки
парятся, песни поют,
а воеводушки воду пьют:
сильные, могучие богатыри
не в ратном бою полегли,
а от яда спят вечным сном.
И мы б не узнали о том,
да Потык богатырь-гора
не испил он яду до дна,
а поэтому пошевелился,
поднялся, пошёл, расходился,
раскидал злую печь на кусочки,
поплакал над братьями, ночью
собрался их хоронить.
– Не спеши им могилы рыть! —
пташка синичка сказала
и в ухо Михайлушке зашептала. —
Там у бабы Яги в светлице,
стоит чан, в нём живая водица;
только воду ту сторожит
чёрный кот, он на чане спит.
И пошёл Потык в светлую горницу,
нашёл чан, на нём кот