– Дай мне пройти, Алиса, – буркнул Венедикт.

Но она не сдвинулась с места.

– Я давно не видела, чтобы ты ел, и, хотя теперь ты живешь не здесь, и, возможно, я просто не застаю тебя за едой, должна сказать, что человек не может постоянно голодать, иначе он…

– Алиса! – рявкнул Веня. – Отойди.

– Но…

– Убирайся!

Рядом распахнулась дверь.

– Не кричи на мою сестру.

В коридор вышел Рома. Он был спокоен и держал руки за спиной с таким видом, будто все это время терпеливо ждал у двери. Веня издал какой-то гортанный звук и, повернувшись, уставился на Рому с такой угрозой, что можно было подумать, будто они враги, а не двоюродные братья, в жилах у которых течет одна кровь.

– Не указывай мне, что я должен делать, – процедил он. – Впрочем, погоди – похоже, тебе есть что сказать только тогда, когда это совершенно неважно, да?

Рука Ромы инстинктивно потянулась к волосам, но застыла в дюйме от его новой прически, будто он не захотел портить это сооружение, на которое ушло столько геля и сил. Рома не сломался, как сломался Веня, не разбился на тысячу острых осколков, которые ранят всех, кто подойдет слишком близко… но только потому, что этот яд поразил его изнутри. И теперь Алиса смотрела на своего старшего брата – на своего единственного брата, – и ей казалось, будто он разрушается, превращаясь в парня, который укладывает волосы на манер иностранцев с Запада, который ведет себя как Дмитрий Воронин. Всякий раз, когда их отец хвалил его и хлопал по плечу, Алиса вздрагивала, ибо знала – это потому, что на улице нашли еще одного убитого Алого, рядом с которым были письмена мести.

– Это несправедливо, – только и сказал Рома, не найдя что возразить.

– Пофиг, – пробормотал Венедикт, протиснувшись мимо Алисы. Она чуть заметно качнулась от его толчка, и Рома бросился вперед, явно не желая, чтобы последнее слово осталось за кузеном. Но Веня даже не оглянулся. Его шаги звучали уже на втором этаже, когда Рома подбежал к Алисе и взял ее за локоть.

– Венедикт Иванович Монтеков, – закричал он, глядя вниз. – Ты…

Но его бессильный упрек заглушил грохот входной двери.

Воцарилась тишина.

– Я хотела просто подбодрить его, – тихо произнесла Алиса.

Рома вздохнул.

– Я знаю. Это не твоя вина. Он… у него проблемы.

– Это из-за смерти Маршалла?

Эти слова дались ей тяжело, но, наверное, так бывает всегда, когда говоришь горькую правду.

– Да, – выдавил из себя ее брат. – Потому что Маршалл был… – Рома так и не закончил эту фразу, только отвел взгляд и прочистил горло. – Мне надо идти, Алиса. Меня ждет папа.

– Подожди. – Алиса вцепилась в его пиджак прежде, чем он начал спускаться по лестнице. – Я подслушала, как папа говорил с Дмитрием. У него… – Алиса огляделась по сторонам, чтобы удостовериться, что рядом никого нет. – У Дмитрия есть крот в Алой банде. Может быть, даже в их ближнем круге. Этот крот передает ему сведения из источника, близкого к господину Цаю.

Рома качал головой – он начал качать головой еще до того, как Алиса закончила говорить.

– Теперь от этого уже мало толку, – сказал он. – Будь осторожна, Алиса. Перестань подслушивать Дмитрия.

Рома попытался высвободить свой пиджак, но Алиса только вцепилась в него еще крепче.

– Разве тебе не любопытно? – спросила она. – Как именно Дмитрию удалось завербовать шпиона в ближнем круге Алой банды…

– Возможно, он просто умнее меня, – сухо перебил ее он. – Он умеет разглядеть в человеке лжеца и обманщика и лжет первым…

Алиса топнула ногой.

– Не злись.

– Я и не злюсь.

– Злишься, и еще как. – Она опять оглянулась, услышав какое-то шуршание, доносящееся с третьего этажа, и заговорила снова только тогда, когда этот шум затих. – И еще одна вещь, которую тебе, наверное, хотелось бы знать. Папа получил письмо с угрозой. Кто-то утверждает, что намерен возродить чудовище.

Рома вскинул одну темную бровь. На сей раз, когда он попытался высвободить свой пиджак, Алиса не стала его удерживать, поскольку в этом больше не было смысла.

– Чудовище сдохло, Алиса, – сказал он. – Увидимся позже, хорошо?

Рома начал спускаться, напустив на себя беззаботный вид. Его строгий костюм и холодный взгляд могли бы обмануть любого, но не его сестру. Она заметила, как дрожат его пальцы, как дернулся мускул на его челюсти, когда он стиснул зубы, чтобы придать безразличие своему лицу.

Он все еще оставался ее братом. Он еще не совсем пропал.

Глава три

В одном из кабаре на территории Белых цветов этой ночью было особенно шумно.

Обычно в «Подсолнухе» и без того оживленно, за столиками полно посетителей, оглушительно приветствующих полуголых танцовщиц и поглощающих спиртное, которое льется рекой. Единственное место, которое могло бы потягаться по популярности с «Подсолнухом», это бойцовский клуб, спрятанный под неприметным баром в соседнем доме, клуб, о котором в городе никто бы не знал, если бы не постоянный поток посетителей.

Когда в полночь «Подсолнух» открывается, туда проникает холодный зимний ветер, но никто здесь не ощущает его. Когда кабаре закрывается на рассвете, его посетители снова превращаются в мусорщиков, попрошаек и гангстеров, едва сводящих концы с концами, но, сидя плечом к плечу за столами, они непобедимы – пока играет джаз, пока горит свет и пока длится ночь.

Посетитель садится и смотрит, как Белые цветы бросают на сцену монеты и хватают танцовщиц, одетых в белое, будто они невесты на свадьбе, а не нищие эмигрантки с фальшивыми улыбками и плохими зубами, бежавшие из России.

Все посетители явились сюда за одним и тем же. Одни заливают мозг спиртным в надежде на то, что что-то вспыхнет в их пустых сердцах. Другие идут окольными путями, собирая разбросанные монеты, незаметно опуская ловкие пальцы с острыми ногтями в карманы пьяных мужчин и доставая оттуда хрустящие купюры. Может быть, когда-нибудь кто-то из этих девушек сможет оставить это место, сможет открыть маленькую лавку со своим именем на вывеске.

Все в этом зале… все они хотят что-то чувствовать, чего-то добиться, хотят кем-то стать – кем-то настоящим, а не очередным мелким винтиком в огромной машине этого города, одержимо делающего деньги.

Все, кроме этого посетителя.

Он делает глоток своего напитка. Это хуанцзю – рисовое вино – оно не такое уж крепкое. Он разглядывает приближающуюся танцовщицу. Она молода – ей четырнадцать, может быть, пятнадцать. Он дотрагивается до своего галстука, ослабляет узел. Затем опрокидывает свой напиток на стол, запах алкоголя пропитывает