Особенно умиляли постоянные заверения Федора Сергеевича о скрывающемся за кадром главном злодее фильма. Оказывается, бились бондарчуковские хлопцы с самим бен Ладеном! То есть защищали не дышащую на ладан дикую «совдепию», а высококультурные Штаты, на которые бородатый изверг впоследствии покусился. Та же самая идея подспудно проводится и в «9-й роте». А о том, что и бен Ладен, и другие моджахеды были тогда лучшими друзьями ЦРУ и палили по нашим самолетам американскими «Стингерами», в фильме ни слова! И рецензенты с критиками об этом ни слова не говорят, и сам Бондарчук помалкивает в тряпочку, а девушка из «Российской газеты» и вовсе решила историю переписать. Оказывается, страшный «Бен» проходил подготовку «именно в той „учебке“, где снималась „9-я рота“». То есть был не американским, а советским агентом! За что нам, очевидно, следует до Страшного суда каяться перед погибшими 11 сентября 2001 года брокерами и маклерами…

Федор Сергеевич, видно, достиг в картине чего хотел и что вплетено в слова обозревателя «Коммерсанта» Михаила Трофименкова: «Бондарчуку удалось разрушить фашизоидную мифологию „суперменов-афганцев“» («Рulse», октябрь, 2005 год). А такие кадры всегда нарасхват за морями-океанами. Нравятся они там дядям-толстосумам. И тетям нравятся — ведь и в Америке есть домохозяйки, и в Европе — одинокие пылкие женщины. За такие кадры там «Оскара» дают… А у нас, случается — по морде!..

Теперь, без всякого мордобоя, о событиях, которые изложил в своем боевике Бондарчук. 345-й парашютно-десантный полк, которым командовал полковник Валерий Востротин, выполнял задачу в составе армейской группировки на границе с Пакистаном в районе провинции Хост. Смысл этой обычной плановой операции заключался в том, что наши войска выдвигались к границе и перекрывали ее на определенном участке. А афганские подразделения в это же самое время у нас в тылу подходили к своим пограничным заставам, осуществляли в течение двух недель замену личного состава, пополняли запасы вооружения, боеприпасов, продовольствия. После этого десантники уходили, а афганцы оставались. Полк участвовал в мероприятиях уже в третий раз — многие солдаты и офицеры знали о них по прошлому году, и особой сложности операция не представляла. 9-й роте было приказано «оседлать» господствующую высоту 3234, закрепиться на ней и обеспечить прохождение наших транспортных колонн. Первыми в боевом порядке выдвигались подчиненные 1-го взвода старшего лейтенанта Виктора Гагарина. Обустроились, взяли под контроль высоту и окрестности. 7 января 1988 года начался бой. Первым погиб радист Андрей Федоров. Младший сержант Александров, вооруженный «Утесом» (крупнокалиберный пулемет), оценив обстановку и понимая, что бой для расчета последний, отослал своих подчиненных прочь.

Для усиления оборонявшихся направили 2-й и 3-й взводы под командованием ротного Алексея Смирнова и роту лейтенанта Борисенко. Востротин знал, что его подчиненные попали в трудную ситуацию, и для обеспечения их поддержки отдал все имеющиеся в его распоряжении средства. Три дня бой шел практически врукопашную.

Невзирая на нечеловеческие трудности и невероятные усилия, 9-я рота высоту удержала и задачу выполнила. Бойцам пришлось отбить дюжину атак. Из 39 человек шестеро погибли, 12 были ранены. Остались навсегда лежать в земле — и в памяти остались навсегда — младшие сержанты Александров Вячеслав Александрович, Цветков Андрей Николаевич и Криштопенко Владимир Олегович; рядовые Кузнецов Анатолий Юрьевич, Мельников Андрей Александрович, Федотов Андрей Александрович. Двое из них удостоились звания Героя Советского Союза — Вячеслав Александров и Андрей Мельников.

Об этой операции узнали в Москве. Через дипломатические каналы, через донесения разведчиков. Срочно прилетели два генерала, разбираться и выяснять, что же там, у душманов, произошло и что с ними стряслось. В сводке для генштаба этот бой за высоту 3234 прошел как просто «бой местного значения». А по поступившим данным из Пакистана, их госпитали заполнены ранеными и убитыми афганцами, наемниками: иорданцами, пакистанцами, африканцами, китайскими советниками и даже несколькими европейцами. Генерал-губернатор Северо-Западной провинции генерал-лейтенант Фазиль Хак бродил по палатам, раздавал подарки, выражал сочувствия, а наш генштаб довольствовался, как сказал разгневанный маршал Ахромеев, «филькиной грамотой»: «Разведка докладывает: со стороны противника был задействован пакистанский спецназ; Громов, командующий, докладывает, что среди тел погибших идентифицировали негров и азиатов, а мне подсовывают доклад — ничего экстренного. Ну-ка, немедленно отправить на место Зотова и с ним еще толкового генерала».

Маршал Ахромеев уловил значительное: пакистанский спецназ — диверсионно-истребительный элитный отряд афганских моджахедов «Черные аисты» (Чохатлор). Одно его присутствие в бою дорогого стоит. И если их так лихо отмолотили и «пощелкали» десантники, дело было очень нешуточное, — эти «аисты» в местечковых драках не участвуют.

Да и наши ребята были не промах — чтили боевые традиции своей роты, умели сражаться и за себя постоять головою. Не посрамили ни собственной чести, ни тех, кто положил жизни на алтарь Отечества — тогда, при бое на высоте 3234, и в том далеком холодном декабре семьдесят девятого при взятии дворца Амина.

О них, безвременно и несправедливо ушедших тогда, сказал прощальное слово юный безусый командир, не сумевший уберечь еще более юных подчиненных в шквале штурма дворца. Новый год, 1980-й, Валерка Востротин, старший лейтенант, встречал со своей 9-й ротой: с офицерами, сержантами и солдатами в батальонной палатке на отшибе аэродрома Баграм, у краешка охраняемой зоны. Три-четыре дня снег валил большими хлопьями, словно сама природа ужаснулась вида истерзанной черными взрывами опаленной земли и покрывалом шуршащих снегов торопилась укрыть истухающий цвет пролитой яркой крови. Навалило сугробы по полметра, так что по низу палаток не сквозило. Бамперами тяжеловесных машин пробивали дорогу, оставляя кривые колеи среди ниспавшего белого безмолвия. Выстрелить, нарушая тишину и покой, не поднималась рука. И защитить себя, казалось, было лень — такое вокруг белоснежное благолепие. Но не пришло еще по-настоящему осознание того, что содеяно, что стряслось с каждым. Снежинки светлее света, а в душе — потемки, ни зги не видно, невнятная тревога, как тоска смертная, мученическим смятеньем стучалась в людские сердца…

Стол не изобиловал разносолами, но на полу, сработанному на скорую руку из подручных средств, были расстелены настоящие персидские ковры. И посуда — из тончайшего китайского фарфора. В чаши, чашки и чашечки, и в кружки солдатские плеснули незапретного по случаю праздника, самый чуток — символически. С этими ничего не значащими каплями, не способными опьянить, выплеснули на донышко филигранной заботы китайского мастера и отечественного алюминия свирепую боль по погибшим вчера. И ротный — под бой курантов, который, покрывая огромные расстояния, с потрескиванием врывался из эфира, сказал: «Ребята, давайте сначала за наших товарищей. Земля им пухом…» И, не чокаясь, выпили.

В тишине раздался чей-то всхлип, затем надломленное (напрасно силился солдат подавить в себе непрошенный звук) рыдание. Кто-то надрывно, не стесняясь больше ни эмоций своих, ни товарищей, заревел. Столько слез их ротный командир никогда еще не видел. И рота, из отваги и легенды, девятая, никогда еще не выплакивала столько слез, как в ту безрадостную новогоднюю ночь. Ни до, ни после, хотя попадала в такие переделки — другим не мерещилось и в кошмарных сновидениях. Даже тогда, выйдя из самых страшных и ожесточенных боев, не проливали столько слез по погибшим своим товарищам.