Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Какие у тебя там дела? — спросила я, показываяна закрывавшие горизонт отроги Пиренеев.
— По ту сторону гор — Франция, — с улыбкой отвечалон.
— Я учила географию в школе. Я хочу знать, зачем намтуда и что мы там будем делать.
Некоторое время он не произносил ни слова и продолжалулыбаться.
— Зачем? Затем, что я хочу показать тебе один дом. Бытьможет, он тебя заинтересует.
— Если ты решил податься в агенты по продаженедвижимости, то обо мне забудь. У меня нет денег.
Мне-то было все равно — ехать ли в Наварру или во Францию,лишь бы не возвращаться на праздники в Сарагосу.
«Ну что? — осведомился мой рассудок у сердца. — Тыдовольна тем, что приняла его приглашение. Ты изменилась и сама того незамечаешь».
Нет, нисколько я не изменилась. Просто отдохнула немного.
— Погляди, какие камни.
И в самом деле — гладкие, обкатанные, словно прибрежнаягалька, а ведь здесь, на равнинах Наварры никогда не было моря.
— Их отшлифовали ступни крестьян, ступни богомольцев,ступни искателей приключений, — сказал он. — Камни изменились, но ипутники не остались прежними.
— Это странствия научили тебя всему, что ты знаешь?
— Нет. Чудеса Откровения.
Я не поняла, о чем он, и предпочла не углубляться. Ячувствовала, как растворяюсь в солнце, в долине, в горной гряде на горизонте.
— Куда мы идем? — спросила я.
— Пока никуда. Мы просто наслаждаемся утром, солнцем,прекрасным пейзажем. Впереди у нас еще долгий путь на машине, — говорит они после краткого колебания добавляет:
— Ты спрятала ладанку?
— Спрятала, — отвечаю я и прибавляю шагу. Мне нехочется говорить об этом, чтобы не испортить радость и свободу утра.
Впереди появляется городок. Как принято было в Средние века,он стоит на вершине холма, и в отдалении я вижу колокольню его собора иразвалины замка.
— Пойдем туда, — прошу я.
Он пребывает в нерешительности, но потом соглашается. Подороге встречается нам часовня, и мне хочется зайти туда. Я не знаю молитв, ноцерковная тишина всегда действует на меня умиротворяюще.
«Не вини себя, ты ни в чем не виновата, — говорю ясебе. — Если он влюблен, то это его дело».
Он осведомился насчет ладанки. Я знаю — он ждал, что мывозобновим давешний разговор в кафе. Ждал — и одновременно боялся, что неуслышит того, что хочет, вот потому-то он и не торопит ход событий, незатрагивает эту тему.
Может быть, он и вправду любит меня. Однако мы должныпревратить эту любовь во что-то иное, более глубокое.
«Что за вздор, — говорю я себе. — Ничего на светенет глубже любви. Только в сказках принцесса целует жабу, и та превращается впрекрасного принца. В жизни все наоборот: принцесса целует принца, и онстановится омерзительной жабой».
Через полчаса мы подходим к часовне. На ступенях сидитстарик.
С той минуты, как мы пустились в путь, это первый человек,повстречавшийся нам, — ибо на дворе осень, и поля снова вверяют себяГосподу в надежде, что он дарует им плодородие и что позволит человеку в потелица своего снискать хлеб свой насущный.
— Здравствуйте, — говорит он старику.
— Здравствуйте.
— Как называется этот городок?
Звучит как имя.
— Сан-Мартин-де-Ункс.
— Ункс? — переспрашиваю я гнома!
Старик не понимает шутки, и я, слегка смутясь, направляюсь кдверям часовни.
— Нельзя, — останавливает меня старик. — Сполудня закрыто. Хотите — возвращайтесь к четырем.
Но дверь в часовню отворена. И я, хоть и смутно, потому чтосолнце светит ослепительно, вижу, что там внутри.
— Да мне бы на одну минутку… Я хочу помолиться.
— Сожалею, но не могу. Закрыто.
Он слушает мой разговор со стариком и не вмешивается.
— Ладно, пойдем отсюда, — говорю я. — Нестанем спорить.
Он по-прежнему смотрит на меня пустым отчужденным взором.
— Разве ты не хочешь посмотреть часовню? — спрашиваетон.
Я знаю — ему не нравится, как я себя веду. Он считает, что я— слабая, боязливая, не умеющая добиваться своего. Принцесса безо всякихпоцелуев превратилась в жабу.
— Вспомни, что было вчера, — говорю я. — Вбаре тебе не хотелось продолжать спор и ты прекратил его. А теперь, когда япоступаю точно так же, ты меня осуждаешь.
Старик бесстрастно слушает нас. Должно быть, он доволен —хоть что-то происходит перед ним, ибо здесь, в этом местечке все утра, все дни,все ночи неотличимы друг от друга.
— Дверь не заперта, — обращается он кстарику. — Если тебе нужны деньги, мы можем заплатить, хоть и немного. Ноона хочет посмотреть церковь.
— Сейчас — нельзя.
— Ладно же! Мы все равно войдем!
И, схватив меня за руку, входит.
Сердце у меня колотится — старик может разозлиться, позватьполицию, испортить наше путешествие.
— Почему ты сделал это?
— Потому что ты хотела осмотреть часовню изнутри.
Но мне это не удается: глаза не смотрят — эти пререкания ито, как я отнеслась к запрету, уничтожили все очарование такого чудесного утра.
Я чутко прислушиваюсь к тому, что происходит снаружи, япредставляю, как старик зовет полицию. Святотатцы. Грабители. Они нарушаютзакон, преступают запрет. Старик ведь сказал им — закрыто, час посещенийпрошел! Он немощен и дряхл, он не в силах был нас удержать, мы не проявилиуважения к старости — и в глазах полиции это усугубит нашу вину.
Я остаюсь внутри ровно столько времени, сколько нужно, чтобыосвоиться. Но сердце колотится так сильно, что я боюсь, как бы он не услышалего стук.
— Мы можем идти, — говорю я, выждав время,необходимое для того, чтобы прочесть «Отче наш».
— Не бойся, Пилар. Тебе не придется подыгрывать этомустарику.
Мне вовсе не хочется, чтобы конфликт со сторожем привел кссоре с моим другом. Надо сохранять спокойствие.
— Не понимаю, о чем ты говоришь, — отвечаю я.