Да, конечно, я — провинциальная девчонка, конечно, в жизнимоей не случалось ничего такого захватывающе интересного, о чем стоило бырассказать, конечно, я лишена блеска и шарма, свойственных столичным женщинам.Но жизнь в провинции, хоть и не придает женщине элегантности или опыта, учитее, как надо вслушиваться в голос сердца — как внимать ему и повиноваться.

И к моему удивлению, голос сердца шепнул мне, что мойспутник — искренен.

Я перевела дух. Разумеется, ни на какую лекцию я не пойду,но отрадно уже и то, что мой друг вроде бы возвращается ко мне, зовет меня всвои приключения, делит со мной и страхи, и радость побед.

— Спасибо за приглашение, — ответила я. — Ноу меня нет денег на гостиницу, и потом я должна быть на занятиях.

— Деньги у меня есть. Переночуешь у меня. Попросимномер с двумя кроватями.

Я заметила, что он весь в испарине, несмотря на холодныйдень. Сердце мое стало подавать сигналы тревоги, а распознать причины ее мнебыло не под силу. Радость, несколько минут назад захлестнувшая меня, смениласьполной растерянностью.

Он вдруг резко остановил машину и поглядел мне прямо вглаза.

А когда тебе глядят в глаза, нельзя солгать, нельзя ничегоутаить.

И любая женщина, если чувства в ней не вконец омертвели, поглазам мужчины поймет, что он охвачен страстью, — поймет, какой бынелепостью ни казалось это, каким бы несвоевременным и неуместным ни былопроявление ее. В тот же миг припомнились мне слова, произнесенные рыжеволосойдевушкой.

Это было невозможно. Но это было так.

Никогда, никогда в жизни не подумала бы я, что он — спустястолько лет — еще помнит. Мы были детьми, мы вместе росли, мы, взявшись заруки, постигали мир. Я любила его — если, конечно, ребенку дано понять, чтотакое любовь. Но все это было так давно, осталось в какой-то другой, прежнейжизни, когда сердце в невинности своей открывалось всему самому лучшему, чтоесть на свете.

А теперь мы повзрослели и научились отвечать за своипоступки. А то, что было в детстве, в детстве и осталось.

Я снова взглянула ему в глаза. Я не хотела или не моглаповерить.

— Мне осталось прочесть только одну лекцию, а потомначнутся праздники в честь Пречистой Девы Непорочно Зачавшей. Мне надо съездитьв горы, — продолжал он. — Мне надо кое-что показать тебе.

Этот блестящий человек, говоривший о волшебных мгновениях,стоял передо мной — и все делал не так, как надо: был и неуместно напорист, ивместе с тем недостаточно уверен в себе, и слишком торопил события, и делалкакие-то путаные предложения. Мне было тяжко видеть его таким.

Я открыла дверцу, вышла, оперлась о капот. Долго смотрела напочти пустынный проспект. Закурила, попыталась не думать. Я могла быпритвориться, сделать вид, что ничего не понимаю, — попытаться убедитьсамое себя, будто речь идет о вещах невинных, будто и вправду друг детствапредложил такое своей подружке. Может быть, он слишком много странствовал посвету и стал воспринимать действительность иначе.

Может быть, я все преувеличиваю.

Он выскочил из машины, присел со мною рядом.

— Мне бы хотелось, чтобы вечером ты пошла со мной налекцию, — повторил он. — А не сможешь — ничего страшного, я необижусь.

Готово! Мир совершил полный оборот и вернулся в исходнуюточку. Я все восприняла не правильно — вот он уже и не настаивает, вот он ужеготов отпустить меня. Объятые страстью мужчины так себя не ведут.

Я чувствовала себя очень глупо и одновременно ощутилаоблегчение. Да, я могла бы остаться — хоть на день. Мы поужинали бы вместе и,быть может, даже выпили бы и охмелели немного, чего с нами никогда не случалосьв детстве. Представлялся прекрасный случай забыть все те глупости, о которых ядумала за несколько минут до этого, выпадала отличная возможность разбить туледяную корку, которая сковывала нас с самого Мадрида.

Один день погоды не делает. По крайней мере, будет чторассказать подругам.

— Номер с двумя кроватями, — сказала я словно бы вшутку. — И за ужин платишь ты, потому что я — бедная, хоть и не слишкомюная студентка. Денег у меня нет.

Мы занесли чемоданы в номер, спустились и двинулись туда,где должна была состояться лекция. До начала ее еще оставалось время, и мызашли в кафе.

— Я хочу тебе кое-что отдать, — и с этими словамион протянул мне маленький красный мешочек.

Я сейчас же открыла его. Внутри оказалась старая,заржавленная ладанка: с одной стороны — изображена Пресвятой Девы, с другой —Сердца Иисусова.

— Твоя, — сказал он, заметив мое удивление. Исердце мое вновь охватила тревога.

— Однажды — дело было осенью, погода стояла такая же,как сейчас, и нам с тобой было, наверное, лет по десять — мы сидели на берегу,там, где растет большой дуб. Я хотел сказать тебе слова, которые, готовясь кэтому разговору, твердил про себя много недель кряду. Но только начал, тыперебила меня, воскликнув, что потеряла свою ладанку, и попросила пойтипоискать ее.

Я вспомнила. Боже мой, я вспомнила!

— И мне удалось найти ее. Но когда я вернулся на берег,у меня уже не хватило духа произнести то, к чему я готовился так долго, —продолжал он. — И я поклялся, что отдам тебе ладанку, лишь когда смогудоговорить фразу, начатую в тот день, почти двадцать лет назад. Долго, оченьдолго я пытался выбросить ее из головы, но не тут-то было. Но больше я жить снею не в силах.

Он отставил чашку, закурил и устремил неподвижный взгляд впотолок. Потом повернулся ко мне и сказал:

— Фраза очень простая. Я люблю тебя.

Порою нас охватывает печаль, и справиться с ней мы не можем.Мы сознаем, что волшебное мгновенье этого дня минуло, а мы не воспользовалисьим. И тогда жизнь прячет от нас свою магию, свое искусство.

Надо прислушаться к голосу ребенка, которым ты был когда-тои который еще существует где-то внутри тебя. Ему дано постижение этих волшебныхмгновений. Да, мы можем унять его плач, но заглушить его голос — нет.

Этот ребенок продолжает присутствовать. Блаженнынесмысленыши, ибо их есть Царствие Небесное.

И если мы не сумеем родиться заново, если не сможемвзглянуть на жизнь, как глядели когда-то — с детской невинностью ивоодушевлением, — то и смысла в нашем существовании не будет.

Есть много способов совершить самоубийство. Те, кто пытаютсяубить плоть, нарушают закон, Дарованный Богом. Но и те, которые покушаются наубийство души, также преступают Его закон — хотя глазам человеческим ихпреступление не столь заметно.