Вероятно — потому что уже предощущала, какой бурей обернетсяветерок любви. Потому что уже различала трещинку, змеившуюся по стене плотины.

Мы еще довольно долго пили и говорили о пустяках — обсуждалихозяев, сдавших нам комнату, вспомнили святого, в незапамятные временаосновавшего этот городок. Он рассказал мне две-три легенды, связанные сцерковью на противоположной стороне маленькой, потонувшей в тумане площади.

— Ты меня не слушаешь, — вдруг сказал он.

И правда — мысли мои витали неизвестно где. Мне хотелось бы,чтобы рядом со мной был человек, в присутствии которого мое сердце билось быровно и мерно, человек, рядом с которым мне было бы спокойно, потому что я небоялась бы на следующий день потерять его. И время бы тогда текло медленнее, имы могли бы просто молчать, зная, что для разговоров у нас впереди еще целаяжизнь. И мне не надо было бы принимать трудные решения, ломать голову надсерьезными вопросами, произносить жесткие слова.

Мы молчим — и это многое значит. Впервые в жизни мы с ниммолчим, хоть я и осознала это только сейчас, когда он поднялся, чтобы раздобытьеще бутылку вина.

Мы молчим. Я слышу его шаги — он возвращается к колодцу, гдемы провели вместе уже больше часа, потягивая вино, вглядываясь в туман.

Впервые в жизни мы молчим — молчим по-настоящему. Нет, этоне то молчание, которое сковывало нас в машине по пути из Мадрида в Бильбао. Ине то, которое леденило мое сердце страхом, пока я стояла в часовне вокрестностях Сан-Мартин-де-Ункса.

Такое молчание красноречивей всяких слов. Такое молчаниеговорит мне, что нам с ним больше нет надобности что-то объяснять друг другу.

Шаги стихают. Он смотрит на меня, и, должно быть, красиваякартинка возникает перед ним — ночь, туман, колодец, женщина, слабо озареннаясветом фонаря.

Средневековые домики, церковь XI века, безмолвие.

Вторая бутылка вина была уже наполовину пуста, когда ярешилась нарушить молчание.

— Вчера утром я уже совсем было сочла, что спиваюсь.Пью целый день. За эти трое суток выпила больше, чем за весь прошлый год.

Не произнося ни слова, он проводит рукой по моим волосам. Яощущаю его прикосновение и не делаю попыток отстраниться.

— Расскажи мне немного о своей жизни, — прошу я.

— В моей жизни нет ничего сверхъестественного. Я следуюсвоим путем и стараюсь по мере сил пройти его достойно.

— И что же это за путь?

— Путь того, кто ищет любовь, — и замолкает намгновенье, вертя в руках почти пустую бутылку. — А любовь — это трудныйпуть.

— Трудный, потому что он либо вознесет тебя к небесам,либо низвергнет в преисподнюю, — говорю я, не вполне относя эти слова ксамой себе.

Он ничего не отвечает. Быть может, он еще погружен в пучинубезмолвия, но вино вновь развязало мне язык, и я чувствую необходимостьвысказаться.

— Ты сказал, что в этом городке что-то изменилось.

— Да, мне так кажется. Но я не уверен и вот поэтомузахотел привезти тебя сюда.

— Так это проверка?

— Нет, это дар Той, кто поможет мне принять верноерешение.

— Кто это?

— Приснодева.

Приснодева. Я могла бы и сама догадаться. На меня производитсильное впечатление то, что после стольких странствий, открытий, новыхгоризонтов, открывшихся ему, все еще сильна в нем католическая прививка,сделанная в детстве. А вот я и мои друзья — по крайней мере в этом отношении —переменились сильно: вина и грехи давно уже не тяготеют над нами.

— Как славно, что после всего, через что тебе пришлосьпройти, ты сумел сохранить прежнюю веру.

— Нет, не сумел, Я потерял ее и вновь обрел.

— Веру в Деву? В невозможное, небывалое,фантастическое? Ты не познал плотской любви? Ты избегаешь активного секса?

— Вовсе нет. С этим все нормально. У меня было многоженщин.

Я ощущаю укол ревности и сама удивляюсь этому. Но внутренняяборьба вроде бы улеглась и мне не хочется, чтобы она началась вновь.

— Почему она — «Дева»? Почему Богоматерь не покажут намкак обыкновенную женщину, подобную всем прочим?

Одним глотком он приканчивает бутылку — там оставалосьсовсем немного. Спрашивает, не хочу ли я еще вина — он раздобудет, — но яотказываюсь.

— Я хочу только, чтобы ты мне ответил. Всякий раз, какмы затрагиваем некоторые темы, ты сейчас же переводишь разговор на другое.

— Она и была самой обычной женщиной. Она родила идругих детей. В Писании сказано, что Иисус был старшим из троих братьев.Непорочное зачатие Иисуса имеет иной смысл: Мария начинает новую благодатнуюэру, открывает другой этап. Она — космическая невеста, Земля, которая принимаетнебо и оплодотворяется им. И в этот миг, благодаря тому, что у Нее хватилоотваги принять свою судьбу, Она дает Богу возможность сойти на Землю. Ипревращается в Великую Мать.

Я не в состоянии следить за ходом его мысли. И он понимаетэто:

— Она — это женский лик Бога. Она наделена собственнойбожественной природой.

Речь его звучит негладко — слова выговариваются с трудом, снапряжением, словно он совершает грех, произнося их.

— Богиня? — спрашиваю я.

Я жду, что он объяснит мне это, но он не продолжаетразговор. Еще несколько минут назад я с иронией думала о том, как крепко вбит внего католицизм, а теперь мне кажется, что он совершает святотатство.

— Кто такая Дева? Кто — Богиня? — настаиваю я.

— Это трудно объяснить, — ему явно не по себе, и скаждой минутой — все сильней. — У меня здесь есть кое-что при себе. Еслихочешь, можешь прочесть.

— Не буду я сейчас ничего читать! Объясни мне так!

Он тянется за бутылкой вина, но она пуста. Мы уже не помним,что привело нас к этому колодцу. Возникает ощущение чего-то необыкновеннозначительного — словно каждым своим словом он творит чудо.

— Ну, говори же!

— Ее символ — вода, Ее окружает туман. Богиняобнаруживает и проявляет Себя в стихии воды.

Туман вокруг нас, казалось, ожил, обрел собственное бытие,превратился в некую священную субстанцию — хоть я по-прежнему не вполнеотчетливо понимала смысл произносимых им слов.