Оксфорд был прекрасен, удивителен и страшен. Впечатляюще не похож на тридцать седьмой дом по улице Росвенна-драйв в Пензансе. Рут сразу поняла, что влиться в коллектив будет непросто. Другие студенты кичились обширными связями, налаженными в школах-пансионах, в шикарных лондонских домах, так хорошо подходящих для вечеринок, в ветхих загородных домах и в безрассудных приключениях во время каникул. Те же, кто находился у подножия социальной лестницы, обсуждали обездоленное детство, проведенное в полузаброшенных кварталах, жестоких отцов и запуганных матерей, самоубийства родственников. Ее взросление в религиозной семье среднего класса было лишено драматизма. В то же время ее доселе обычное, ничем не примечательное корнуолльское имя неожиданно стало предметом насмешек: “Рут Яго! Вот это имечко! Ха-ха!” Пришлось придумывать прозвище.

Через пару недель от корнуолльского акцента не осталось и следа – вместо этого ее речь приобрела манерную медлительность: именно так говорили профессора на лекциях и семинарах. Ужин она стала называть обедом, а привычный обед превратился в ланч. Не считая коротких визитов в Пензанс (акцент возвращался в районе Плимута), она никогда не выходила из роли и горя не знала. Но ей так и не удалось снискать одобрения матери: “Ты ведь теперь считаешь нас людьми второго сорта, да? Ну-ну, поживем – увидим! Чем выше взлетаешь, тем больнее падать, не забывай об этом”.

Рут нашла работу на Би-би-си, потом вышла замуж, сменив фамилию с Яго на Фернивал. Адам оказался умным, смешным и заботливым. Все его родственники имели отличное образование и были уверены в себе. Аристократической твердостью характера они напоминали ей героев “Возвращения в Брайдсхед”. Рут восхищалась ими, но никого из них не понимала. Разве можно поговорить с кем-то по душам, если так тщательно скрываешь свое истинное я? В конце концов ей удалось подстроиться – и это главное.

И вот, десятки лет спустя, она играет еще одну роль: пережившую менопаузу, замужнюю и все еще работающую Рут, хозяйку опустевшего гнезда. Внуков, похоже, не предвидится, а ведь они могли бы немного изменить сложившийся расклад. Ради чего теперь жить? Кем быть? Что делать? Вариантов немного, ведь она привязана к Адаму. Их судьбы оказались скреплены общей историей и семьей, словно стальной паутиной, а дом превратился для них в кирпичный корсет: сколько всего хранится в тайне под его шиферной крышей! Они не смогли бы устроить себе передышку от семейной жизни – даже если бы захотели.

Она была уверена, что Адам никогда об этом не задумывался: он всегда был одинаков, никогда в себе не сомневался и не видел необходимости меняться. Она чувствовала его ритмы: он работает внизу, подшивая документы и продумывая структуру и порядок своих аргументов. Примерно каждый час она слышала его шаги в коридоре, бурный ропот чайника и звонкий скрежет фарфоровой кружки по гранитной столешнице. Она представляла, как он засучивает рукава джемпера, зевает и потягивается, перед тем как взять ручку и накинуться на свежую стопку бумаг, как пишет едкие заметки на полях, чтобы отметить слабые места в показаниях свидетелей или сомнительные пункты в законе. Для своих лет он в отличной форме – не растолстел, как несколько его коллег, – по-прежнему привлекателен, женщины не прочь с ним пофлиртовать. Ей вспомнились голоса из кинозала и закрутились в голове, как заевшая пластинка: “Когда-то была само очарование… когда-то была… когда-то была…”

Она зашла в ванную и посмотрела в косметическое зеркало, стоявшее рядом с бритвенными принадлежностями: оттуда на нее глазело гигантское лицо, в десять раз больше нормального размера. На смену ранним неприятностям менопаузы пришла фаза “бородатой женщины”: со вчерашнего утра на лбу, над верхней губой и на подбородке появились новые волоски. Она принялась выщипывать их пинцетом – пагубное и к тому же совершенно бесполезное действие, как выметать песок с пляжа. Ее подруги ходят в дорогие салоны, где нитью выщипывают брови в стиле Фриды Кало и удаляют усы. Однажды Рут последовала их примеру, но процедура оказалась настолько болезненной, что она решила бороться с проблемой своими силами. Однако шансов на победу в этом бою у нее не было. Она пользовалась дорогими кремами, ходила к косметологу, но все-таки кожа была уже не та.

Иногда, стоя в одиночестве, рассматривая лицо и стремясь его улучшить – или скорее притвориться сорокалетней женщиной, – она мучилась приступами жуткой паники. Она готовит свой внешний вид для какой-то цели, но какой? И где же настоящая Рут? Кто на самом деле все пристальнее следит за ней и изощренно над ней издевается? Она чувствовала, что давным-давно утратила часть себя и изображение в зеркале представляет собой что-то вроде набора разрозненных частей: разрыв между внутренним миром и внешностью увеличивается с каждым днем. Натягивая кожу, чтобы вырвать гадкие, толстые волоски, она слышала пессимистично-злорадный голос матери: “А чего ты хотела, девочка моя? Быть женщиной не сахар, вот увидишь!” Рут перевернула зеркало. Гораздо лучше: в размытом отдалении она снова казалась себе молодой, а значит, цель достигнута, ведь так?

Рут вернулась в кровать и выключила свет. Как только она уснула, голоса в голове злобно зашептали:

В твои-то годы!

Не сахар, вот увидишь!

Как тебе не стыдно?!

Когда-то была само очарование…

Убирайся отсюда!

Годы никого не щадят… никого не щадят… никого…

Погожий денек в Брокли, небо чистое, и комната полна света. Лорен пятый день не выходит из дома, до сих пор не была на улице. Здесь – подальше от колясок, детей и младенцев, беспечно качающихся на пышных грудях матерей, – гораздо безопаснее. В начале беременности ее собственная грудь налилась, готовясь выполнять свою главную функцию, соски стали чувствительны к температуре и прикосновениям, однако теперь они сморщились и загрубели. Матка все еще немного кровоточила, будто плача о потерянном ребенке. Днем, пока Дэн был на работе, она спала или бродила по дому в сером велюровом халате, натянув капюшон, и разглядывала тщательно обставленное семейное гнездышко: безупречно чистые бледные стены, деревянные полы без единого пятнышка, книги, горшки и чудесные скульптуры, аккуратно выставленные на полках. Безопасно, но чересчур стерильно.

* * *

Они въехали в этот дом сразу после медового месяца. С каким воодушевлением они забирали ключи у агента по недвижимости! Пока не привезли мебель, они лежали в спальне на голом полу и представляли себе следующий этап совместной жизни: как занимаются любовью на широченной кровати, которую они договорились купить, обустраивают детскую в мансарде, как в рождественское утро их будят двое деток с праздничными чулками в руках. Как жестоко судьба наказала их за беспечную уверенность. Трижды у Лорен забирали яйцеклетки и оплодотворяли их спермой Дэна: в измотанную матку подсадили девять эмбрионов. Они привыкли к отсутствию спонтанности и затухающей страсти – секс превратился в механический процесс для достижения цели, который максимально эффективно запланировать на определенное время. Дэн научился делать Лорен инъекции с гормонами и справляться с потоком эмоций, вызванным лечением.