еще нелепее найти ботинок или перчатку, когда нет их обладателей.

Сувениры эти были печальными. Тем не менее я приносил их Афре, клал ей на колени и ждал, что она хоть как-нибудь отреагирует. Тщетно, но я не оставлял попыток. Это помогало мне отвлечься. Я выходил на прогулки каждый день и приносил новые вещицы. Однажды я нашел прекрасный подарок – гранат.

– Что ты сегодня видел? – спросила Афра, когда я остановился на пороге.

Она сидела на раскладушке, где раньше спал Сами, повернувшись к окну. В своем черном хиджабе, с каменным белым лицом и огромными серыми глазами жена походила на кошку. Она не проявляла никаких эмоций. Только по голосу я узнавал о ее чувствах или по тому, как сильно, до крови, Афра впивалась ногтями в кожу.

В комнате пахло свежим хлебом, нормальной жизнью. Я что-то сказал, но замолчал. Афра едва заметно повернулась ко мне.

Я заметил, что она снова испекла хлеб.

– Ты сделала хубз?[3] – спросил я.

– Это для Сами, – сказала она, – не для тебя. Так что ты видел?

– Афра…

– Я не тупица и не лишилась рассудка. Мне просто хотелось испечь для него хлеб. Можно? Мой ум острее твоего, не забывай. Что ты сегодня видел?

– Неужели нужно рассказывать каждый раз?

Я посмотрел на Афру. Она сомкнула пальцы в замок.

– Значит, так… дома́, – заговорил я, – Афра, они напоминают каркасы. Скелеты. Если бы ты их увидела, то расплакалась бы.

– Ты говорил мне это вчера.

– И бакалейный магазин – теперь там пусто. Но в ящиках еще лежат фрукты, оставленные Аднаном: гранаты, финики, бананы, яблоки. Все уже сгнило, там, на жаре, роятся тысячи мух. Но я порылся и нашел один хороший гранат. Принес его тебе.

Я подошел к Афре и положил гранат ей на колени. Она взяла его, ощупывая пальцами кожуру, крутя фрукт в ладонях.

– Спасибо, – сказала она.

На лице Афры не отразилось ни единой эмоции. Я надеялся, что своим подарком сумею достучаться до нее. Раньше она могла часами снимать с гранатов кожуру и разбирать по зернам. Жена разрезала плод пополам, слегка надавливала на сердцевину, затем постукивала деревянной ложкой, а когда стеклянная миска наполнялась доверху, Афра с улыбкой говорила, что теперь у нее тысяча драгоценных камешков. Теперь она не улыбается. Глупо с моей стороны желать этого, эгоистично. Чему ей радоваться? Правильнее пожелать, чтобы закончилась война. Но мне хотелось за что-то держаться. Если бы чудо произошло, ее улыбка была бы сродни воде в пустыне для жаждущего путника.

– Прошу, расскажи мне, – не сдавалась Афра. – Что ты видел?

– Я уже говорил.

– Нет. Ты говорил, что видел вчера. Сегодня же ты видел, как кто-то умер.

– Разум обманывает тебя. Все из-за темноты.

Я пожалел, что сказал это. Извинился, один раз, два, три, но лицо Афры осталось бесстрастным.

– Я поняла это по тому, как ты дышал, когда вошел, – сказала она.

– И как же я дышал?

– Как собака.

– Я был совершенно спокоен.

– Спокоен, как ураган.

– Хорошо, когда я вышел из бакалейного магазинчика, – сказал я, – то решил пойти в обход. Хотел посмотреть, здесь ли еще Акрам. Я двигался по длинной дороге, ведущей в Дамаск, миновал банк, на повороте, где раньше по понедельникам останавливался тот красный фургон, помнишь?

Афра кивнула, рисуя в мыслях эту картину. Ей требовались все подробности. Я не сразу понял это: жена нуждалась в мельчайших деталях, чтобы увидеть картинку целиком и вообразить, будто смотрит своими глазами. Она снова кивнула, побуждая говорить дальше.

– Значит, так, я оказался за спинами двух вооруженных мужчин и услышал, как они на что-то спорят. Эти двое выбирали мишень, чтобы потренироваться. Когда они назвали ставки, я понял, что они говорят о восьмилетнем мальчике, игравшем в одиночестве на дороге. Даже не знаю, как он там оказался. Почему мать отпустила его…

– Во что он был одет? – спросила Афра. – Тот восьмилетний мальчик. Во что он был одет?

– В красный джемпер и синие шорты. Джинсовые.

– А какого цвета у него были глаза?

– Я не видел его глаз. Наверное, карие.

– Могла ли я знать этого мальчика?

– Возможно, – сказал я. – Я его не узнал.

– И во что он играл?

– У него был игрушечный грузовик.

– Какого цвета?

– Желтого.

Афра словно желала отсрочить неизбежное, цепляясь за живого мальчика как можно дольше и тем самым продляя ему жизнь. Я несколько секунд молчал, позволяя ей посидеть в тишине, прокручивая ситуацию в мыслях. Возможно, она запоминала цвета или движения ребенка, желая сохранить это в памяти.

– Продолжай, – сказала Афра.

– Я слишком поздно понял, в чем дело, – проговорил я. – Один из тех мужчин выстрелил ему в голову. Люди кинулись врассыпную, улица опустела.

– И что сделал ты?

– Я не мог пошевелиться. Ребенок лежал посреди улицы. А я не мог пошевелиться.

– Тебя могли застрелить.

– Выстрел был не точный, мальчик умер не сразу. Его мать была в доме на той же улице, вопя во все горло. Хотела побежать к нему, но мужчины стреляли и выкрикивали: «Ты не сможешь подойти к своему щенку. Ты не сможешь подойти к своему щенку».

Я заплакал, закрыв лицо ладонями. Жаль, что нельзя стереть увиденное из памяти. Хотелось все забыть.

Потом я оказался в объятиях, окутанный ароматом хлеба.

Ночью упала бомба; в небе сверкнуло, и я помог Афре приготовиться ко сну. Она выработала свой маршрут по дому, водя открытыми ладонями по стенам, шаркая ногами. Могла сама испечь хлеб, однако перед сном просила, чтобы я раздел ее. Я свернул одежду и положил на стул возле кровати, как раньше делала она. Снял с Афры хиджаб, волосы упали ей на плечи. Она села на кровать и подождала меня. Той ночью было тихо, больше никаких бомб, и комната наполнилась спокойствием и лунным светом.

В этой спальне осталась огромная воронка от снаряда: отсутствовала дальняя стена и часть потолка, через дыру виднелся сад и небо. Жасмин над навесом попал в луч света, позади чернел силуэт фигового дерева, раскинувшегося низко над деревянными качелями, которые я сделал для Сами. Стояла глубокая тишина, без малейшего отголоска жизни. Здесь царила война. Дома опустели или стали приютами для мертвецов. В тусклом свете сверкали глаза Афры. Мне хотелось обнять жену, поцеловать нежную кожу на ее груди, забыться с ней. Я отвлекся всего на одну минуту. Затем она повернулась ко мне и посмотрела так, словно видела. Точно уловив мои мысли, Афра сказала: «Знаешь, если что-то любишь, у тебя это заберут».

Мы оба легли, издалека