Ах да, никого я не предаю. Нет у меня теперь мужа.

Сердце разрывается от горя, боли, любви, обиды. Глеб оказался Иудой. Предал меня, причем не единожды. Но почему тогда меня передергивает от прикосновения Вольфа? Почему мне кажется, что если какой-то другой мужчина прикоснется ко мне, я умру?

Отодвигаюсь. Дрожу. Вжимаюсь в дверь — как можно дальше от него.

Он чужой. Он чужой! Он плохой.

Я не выдерживаю его, просто не выдерживаю. Не могу больше — физически!

Загорается желтый свет, и его машина трогается.

Но перед этим я, всхлипнув, изо всех сил давлю на ручку дверцы. Она неожиданно легко поддается.

И я вываливаюсь прямо на проезжую часть в холод и свет фар. А потом куда-то бегу, неловко петляя между оглушительно сигналящими мне машинами.

Вольф

Дура, дьявол ее разбери!

Каждый раз, когда я думал, что она не может тупить сильнее, дно оказывалось пробито.

Прямо посреди дороги бросить тачку я не мог. А хотелось!

Она металась по проезжей части. Растерянная фигурка в дутом пуховике и самой дурацкой на свете вязаной шапке, напоминающей голову чужого. Пару раз чуть реально не угодила под колеса машин. Мне показалось, что я слышу шестиэтажный мат, которым крыли ее водители.

В принципе, я был с ними солидарен. Поступок был из разряда идиотских.

На что она надеялась?

Думает, сможет сбежать от меня? Думает, даже если сейчас ей удастся скрыться, я не найду ее?

Я нюхом чую ее сладкий след. Я ее из-под земли достану.

Если не я — то Эдик со своей кодлой. Старый хитрый паук ничего не делает просто так. Она ему приглянулась. И из поля зрения он ее теперь не выпустит.

Тачку я бросил в подвернувшемся неподалеку кармане. С раздражением хлопнул дверью, и пошел искать свою Красную Шапочку.

Далеко уйти не могла. Тем более в своей странной шапке, которую можно разглядеть за километр.

Милая дурочка с деревенского переулочка… Зачем ты мне нужна? Что есть в тебе такого, чего нет в других женщинах?

Я знаю места, где таких, как ты, продают пачками, на вес. И да — я приходил и покупал.

Много раз. За прошедшие три года их было много — похожих. С такими же чистыми и ясными синими глазами. С толстой русой косой. С аппетитной фигурой. С простоватым говором.

Сейчас можно найти на любой вкус и кошелек, а мои вкусы тем более далеки от изысканных. Вообще ничего особенного.

Простая деревенская девка.

Однажды, когда я был слишком сильно пьян, и мне хотелось потратить слишком большую сумму денег, мне выкатили красотку в русском национальном костюме.

Серьезно. В сарафане и в кокошнике. Причем не что-то из магазина костюмов для утренника. Тонкая отделка, ручная вышивка, настоящий жемчуг и полудрагоценные камни. Под сарафаном было красное белье под хохлому. И коса у нее, кстати, была еще длиннее, чем у Ульяны. Вишенкой на торте было то, что она держала в руках поднос с караваем. С караваем, черт бы побрал!

В целом девушка оказались настоящей профессионалкой своего дела. Точно так же, как и остальные. Все на высшем уровне.

Вот только не прикалывает. Не то.

Три года прошло. Долгих три года. Вот мы и встретились, малышка. Моя малышка. Моя Красная Шапочка.

И теперь ты точно попалась.

Не уйдешь. Не отпущу.

Я помню, как будто это было вчера.

Один верный человечек оказался крысой. Подставил хладнокровно и жестко. Вообще, можно было бы восхищаться тем, как он ловко все провернул.

Что ж, земля ему пухом.

Я отправился на встречу, с которой мне не суждено было вернуться. Три удара финкой. Кровь. Дальше смутно, а затем ряды покосившихся крестов, призрачный свет и два могильщика с лопатами. Помню, как один с опаской спросил другого: «А он не вернется за нами с того света? Это ж сам Владимир Вольф…». Второй засмеялся и посоветовал ему просушить штаны.

Кстати, смеялся он зря, потому что я за ними вернулся.

Но тогда не было сил даже пошевелить пальцами, не то, что пытаться их вырубить. Я помню, как надо мной опустилась крышка соснового гроба и как комья земли стучали по этой крышке. И темнота накрыла меня.

Но даже тогда знал — не умру.

Выживу. Выберусь. Выгрызу зубами землю.

Примерно так и получилось. Гроб был самым дешевым, и треснул под весом земли у меня в ногах. А земля оказалась сухой и достаточной рыхлой, чтобы, в условии практически полной нехватки воздуха разгрести ее руками, как воду. Вынырнуть на поверхность.

Думаю, получилось занятно, если на кладбище в этот момент кто-то был. Но деревенька была глухой, почти нежилой. Последние силы ушли на то, чтобы окунуться в кристально чистое озерко неподалеку от погоста, а потом укрыться в заброшенном доме.

Именно в этот момент меня накрыла боль в груди. И именно в этот момент до меня дошло, что до этого я просто-напросто не чувствовал своей страшной раны. Я спасся на чистом адреналине.

У меня был с собой сотовый, и я мог в тот же момент позвонить, куда следует. Но не стал этого делать. Я не знал, кому могу доверять. Я мог позвонить, чтобы прислали помощь, а вместо этого приехала бы зондер-команда, чтобы меня добить.

Нужно было залечь на дно. Выждать пару недель. А то и больше. Пусть какое-то время меня считают мертвым — меня это устраивало.

Правда, нужно было что-то делать с моей раной. Нужны были лекарства. А еще мне надо было сделать пару звонков, но не с моего телефона, который могли отслеживать.

Я умею называть вещи своими именами. Да, мне нужна была помощь. Нужен был человек, желательно, совершенно посторонний, который мне ее окажет.

И, словно в ответ на мои мысли, появилась она.

Сначала я подумал, что у меня начинается бред. Откуда в заброшенном доме, где я укрылся, было зазвучать нежному девичьему голосу? И все-таки она была реальна.

Не привиделась.

Эта девушка искала кота с дурацкой кличкой. Ей тоже доверять не следовало, скорее всего, она была подставной.

А потом я посмотрел в ее синие глаза. Синие омуты, в которых мне было суждено утонуть. Сгинуть навеки.

Простая деревенская девка. Таких тысячи. Достаточно аппетитная, чтобы скрасить мое пребывание в этой затерянной богом деревушке. Ничего особенного.

Почему тогда на протяжении всех трех лет, что прошли с тех пор, я не мог о ней забыть? Почему мне хотелось найти ее? Посмотреть на нее хотя бы издали?

Я не сделал этого только потому, что она превратилась в слабость. Единственное, чего я себе позволить не могу.