«Зуко», банку маринованных огурцов, упаковку сосисок и сникерс для вахтёрши. Всё это добро огненногривая продавщица бережно уложила в пакет и пригласила заходить ещё.

Вахтёрша подаяние приняла благосклонно и даже не потребовала с Шаламова студенческий.

— Взяточница, — буркнул под нос Лёва, поднимаясь на свой второй этаж.

Общажный быт всегда угнетал Шаламова своей откровенной убогостью. Каждый раз он внутренне напрягался, глядя на эти расхлябанные фанерные двери, панцирные сетки на ящиках, разномастную мебель, которой давно пора отправиться на свалку, закопчённые потолки, ржавые раковины. Но самое плохое — это уборная. После её посещения хотелось с ног до головы искупаться в дезрастворе. Шаламов старался бывать у Лёвы как можно реже, хотя истинную причину скрывал — не хотел прослыть чистоплюем.

Лёва делил комнату ещё с двумя пареньками, которые завидев гостя с полным пакетом съестного, проявили искреннее радушие. Повскакивали с коек и к столу. Шаламов прежде с ними уже знакомился, но успел забыть обоих. Они с готовностью и без малейшей обиды о себе напомнили. Затем все уселись за колченогий стол, трижды всей компанией выпили «для храбрости» и пошли к Оксанке. Той дома не оказалось. Не огорчаясь ничуть, вернулись к себе. Снова — для храбрости, снова — поход в двести пятнадцатую комнату, снова — никого. А потом уже и про Оксанку, и про её серьёзных приятелей забыли. Спустя два часа одного из Лёвиных сожителей снарядили за добавочной порцией. Шаламов дал денег, но сам идти в магазин отказался наотрез.

К тому времени, как гонец вернулся из магазина, к Лёве подтянулся народ из соседних комнат, и вечер перерос в шумное масштабное гуляние. Гости приходили запросто, но каждый приносил какое-нибудь угощение: кто — хлеб, кто — варенье для запивона, кто — брикеты с китайской лапшой. Один парень, бритый наголо, явился без еды, но с гитарой и на радость всем весьма неплохо пел Цоя, «Чайф», «Алису». Только на его пение, видать, стекались всё новые лица.

Места за столом всем не хватало, пришлось потесниться. Лёва усадил к себе на колени смазливую буряточку, у Шаламова тоже примостилась миниатюрная блондинка в облегающей майке. Ее волосы пахли «Head&Shoulders» и щекотали лицо. Сначала это немного раздражало. Но потом она вроде бы и ненамеренно, но так соблазнительно выгибалась и двигалась то вперёд, то назад, что Шаламов стал подумывать о том, где бы с ней уединиться. Девушка же, почувствовав его реакцию, как будто специально стала ещё больше ёрзать. Он погладил её по бедру, и руку она не убрала, даже наоборот прильнула плотнее. Шаламов хотел уж было позвать её выйти, как бритоголовый гитарист по просьбе кого-то из девчонок вдруг запел: «Ты меня на рассвете разбудишь…». И сразу — точно ушат ледяной воды и тысячи игл под кожу. Внутри всё болезненно съёжилось. Даже хмель моментально выветрился. Не церемонясь, он спихнул девчонку с колен, схватил куртку и, не реагируя на оклики, вышел из Лёвиной комнаты, как будто из клетки вырвался.

А на улице творилась настоящая вакханалия. Ледяной ветер продувал насквозь, забрасывая за шиворот пригоршни колючего снега. Денег в сильно похудевшем портмоне едва хватило на такси. Очень хотелось домой, и прежде всего, в душ — смыть, соскрести общажный налёт, который он почти физически ощущал на себе.

Глава 5-1

В понедельник к Шаламову снова заявился Лёва и снова потрёпанный.

— Мне надо где-то перекантоваться! И даже не предлагай съездить с ними поговорить! Еле вырвался сегодня от этих упырей.

— Как знаешь, — пожал плечами Шаламов. — У меня поживи.

— Не-не, это не вариант. Мне надо куда-то конкретно заныкаться. А про тебя вся общага знает, кто-нибудь сто пудов сдаст, и они найдут. Может, есть кто-нибудь, у кого можно…?

— Ну есть знакомые девчонки из меда, — кивнул Шаламов, с минуту поразмыслив. — Хату снимают на Ярославского. Давай к ним съездим, может, приютят тебя. Они ж будущие медички, должны быть милосердными.

Из милосердия или нет, но девчонки согласились взять к себе Лёву на постой, хоть и без явного энтузиазма. Зато сам Лёва прямо расцвёл. Шаламов даже поразился: вот человек! Его в угол загнали, считай, дома лишили, а он увидал симпатичных девчонок и рад, будто это всего важнее. Не то что сам Шаламов — он даже и не помнит, когда в последний раз от души радовался. Оно было вообще такое?

* * *

Вторник прошёл ни шатко, ни валко. Отсидел две лекции и семинар, а после пар вместе с группой отправился в венское кафе — отмечать день рождения одногруппницы. Ещё накануне все скинулись и подарили конверт, а именинница пригласила их попить чаю с пирожными.

Не стал скидываться и не пошёл в кафе только один — Дёмин. Но это никого и не удивило. Дёмин вообще держался особняком, ни в каких общих тусовках не участвовал. Сначала все считали, что пацан жмётся и презирали его за жадность. Позже выяснили, что он из какой-то уж очень бедной семьи. В академию, куда просто так поступить практически нереально, пробился по квоте, как сирота. Живёт с младшим братом и старой бабкой, после пар там-сям подрабатывает, вот и считает каждую копейку. Хотя этот факт всеобщего отношения к нему не изменил. Жадный, бедный — какая разница? Главное, что не такой, как все. Нет, никто его не шпынял, не обзывал — не малолетки ведь уже, но все сторонились Дёмина, точнее, делали вид, что его вообще не существует. Тот в свою очередь в долгу не оставался. Смотрел свысока и считал своих одногруппников «никчёмными, пустыми паразитами».

В начале прошлого года даже нешуточный скандал разгорелся, этакая классовая стычка. С первого по третий курс тогда отправили на картошку в помощь ближайшему хозяйству. Из их группы явился один Дёмин, остальные копаться в земле не захотели. Шаламов тоже не поехал, поскольку искренне считал, что от работы кони дохнут. Куратор — она сама бывшая студентка академии и была старше своих подопечных всего на три года — потом попыталась воззвать их к совести, но ожидаемо нарвалась на град насмешек.

— Мы вам тут не крестьяне мотыгой махать! — громче всех орал Игорь Шустов. — Это вообще произвол!

— Вы так говорите, как будто это что-то стыдное. А в труде ничего унизительного, между прочим, нет, — нервно возражала девушка-куратор. — Как раз наоборот!

— Угу, для некоторых и сортиры за гроши чистить не унизительно… — Шустов, ухмыляясь, посмотрел на Дёмина.

— Да что вы такое говорите! Мы, между прочим, стране помогали. И видели бы вы, с каким теплом нас