сплошные леса, а там дальше уже угадывается сумрачно-хмурый хребет Карпат. Долины сменяются грядами высот. Мазаев то и дело жадно оглядывает все, что попадается на пути. Взгляд его при этом теплеет: видно, многое здесь напоминает ему родную Чечню.

Чем ближе к Карпатам, тем меньше хороших дорог. Теперь не только наша, но и другие танковые бригады идут в одном направлении, по одной шоссейной дороге.

Поднимаясь на предгорье, я как-то оглянулся назад и замер от восторга: дорога, изгибавшаяся огромной полудугой, была запружена танками. Машина за машиной, рота за ротой, батальон за батальоном, бригада за бригадой.

— Вот силища! — крикнул Мазаеву.

Тот оглянулся назад:

— Да, внушительно. Пожалуй, если бы не было у нас такой силы, Гитлер не преминул бы ринуться на нас».

Запись вторая.

«В Прикарпатье, особенно за Дрогобычем, все чаще и чаще встречаются разбитые немецкой авиацией населенные пункты. Мы проезжали железнодорожные станции, от которых почти ничего не осталось. Видели села, снесенные войной с лица земли, городские кварталы, превращенные в сплошные руины.

Через такие города и села Мазаев вел колонну очень медленно, а когда позволяла обстановка, делал привал. Он почти ничего не говорил, и это сдержанное молчание, да и сама картина варварских разрушений действовали на разведчиков сильнее всяких слов.

После одной из таких преднамеренных остановок я сказал Мазаеву, что за время похода он преподнес мне несколько наглядных уроков партийно-политической работы.

— Спасибо тебе, Маташ, за это!

— Ты не забывай, что я член партийного бюро батальона, — улыбнулся Мазаев».

Запись третья.

«В город Самбор мы входили поздним вечером. Сразу же насторожила подозрительная тишина. Везде нас встречали толпы ликующего народа, а тут — ни души. Город будто вымер. Только у самого центра, на площади, мы заметили каких-то людей. Они были в форме, но в темноте нельзя было рассмотреть, какого она цвета. Что за люди?

— Немцы!.. — послышался шепоток.

Присмотрелись: в самом деле немецкие солдаты. Доложили в штаб бригады. Оттуда приказ: остановиться, из машин не выходить, с немцами ни в какие контакты не вступать.

Всю ночь мы проторчали на этой площади. Сидели в машинах у орудий и пулеметов. Только утром, когда уже совсем рассвело, перед нами проследовали колонны немцев. Солдаты, проходя мимо наших машин, улыбались, некоторые из них выразительными жестами просили звездочки с наших пилоток, пуговицы, протягивали взамен свои сувениры, но тут раздался сердитый, хотя и непонятный нам, окрик офицера, и сразу же, в один миг, прекратились жесты, пропали улыбки, лица стали одеревенелыми, устрашающе тупыми.

— Вымуштрованные головорезы, — сказал Маташ, провожая сердитым взглядом колонну. — Таким только прикажи — будут убивать всех без разбора, сжигать все дотла…»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Освободительный поход в Западную Украину закончен. Наш 229-й разведывательный батальон расквартировывается в пятидесяти километрах от пограничного Перемышля, близ местечка Садовая Вишня, в заброшенной усадьбе бывшего конезавода. Танки, броневики, бортовые машины, бензоцистерны, ремонтные летучки, мотоциклы, — вымытые, вычищенные после похода, — стоят уже в крытом манеже. Двухэтажный дом, где когда-то размещалась контора и жили жокеи, приспосабливаем под казарму.

Старший лейтенант Мазаев на время превратился в прораба. Темно-синий комбинезон его изрядно подпудрен цементной пылью, заляпан пятнами известки. Из верхнего нагрудного кармана выглядывает складной метр, из боковых — торчат листы ватманской бумаги. Даже лексикон командира роты изменился. То и дело слышишь: «объем работ», «плинтус», «дверной проем».

…Я смотрю на Маташа и думаю: «А ведь он, пожалуй, был бы и дельным инженером и, может быть, талантливым ученым. Но он выбрал себе пожизненную профессию командира Красной Армии, по моему твердому убеждению, самую трудную и самую важную профессию на земле, профессию защитника Родины. Сам выбрал и, как сказал однажды, никогда не раскаивается в этом выборе…»

Водители бронемашин, башенные стрелки, радисты-пулеметчики на это время стали плотниками, штукатурами, малярами.

Однажды командир роты просто залюбовался, как Сергей Косенков, русоволосый, голубоглазый разведчик, обтесывал брус для дверной притолоки. Ровная щепа, откалываемая острым топором с угла на угол, причудливо расслаивалась.

— Посмотри, политрук, как водитель броневика орудует топором, — сказал Маташ, подзывая меня. — Будто настоящий плотник.

— А я и есть плотник, — охотно отозвался Косенков, переворачивая брус другой стороной. — И дед у меня был плотником. И отец. И старшие братья… Калужские мы. Полдеревни нашей составляют плотники. А другую половину — печники. Мужики дома почти не жили. Все в отходе. Кто в городах, а кто в деревнях. Дома ставили, печи клали.

— Вот и меня сызмальства приучили к топору, — продолжал Сергей. — Только недолго пришлось мне плотничать. После семилетки два года проработал в колхозной плотницкой бригаде, а потом по комсомольской путевке уехал в Донбасс. Сказали, из плотников хорошие шахтеры-крепильщики выходят.

Косенков закончил обтесывать брус, несколько раз перевернул его, осмотрел со всех сторон, потом отбил мелованным шнуром ровную метку и начал выбирать паз. Работая все так же споро и ловко, он продолжал рассказывать:

— Слов нет, плотник и крепильщик — родственные профессии. Но только не совсем. Одно дело на земле работать, а другое — глубоко под землей. Потому-то в шахте со мной в первый же день конфуз случился. Да еще какой конфуз… Вся бригада со смеху попадала.

— Что же это за конфуз? — заинтересовался Мазаев.

— И вспомнить, товарищ старший лейтенант, совестно…

— Если начали, продолжайте.

— Раз уж из зубов выпустил, за губами не удержишь. Еще когда в клети спускались в шахту, у меня, признаться, поджилки ой как затряслись. Но там я все-таки удержался, ничем не выдал своего страха. А вот когда крепежный лес по всей лаве затрещал, я со всех ног рванул от своего напарника. Думал обвал происходит. Хорошо, что некуда было бежать. Куда ни сунусь, везде стена. А тут, как на беду, шахтерскую лампочку обронил. Кругом темень непробиваемая. Впотьмах споткнулся об что-то, растянулся пластом на земле и лежу ни жив, ни мертв. Потом слышу, хохот по всей лаве. Значит, думаю, ничего страшного не произошло, раз смеются. Встал, отряхнулся и, чуток успокоившись, возвратился к напарнику.

— Вот какой конфуз со мной случился. Потом обтерпелся, — закончил Косенков.

Мы вдоволь нахохотались с Маташем. Пошли к печникам, потом к малярам. Там, где чувствовали необходимость, сами брались за дело.

Работали с раннего утра и до полуночи. Торопились — скоро начнется новый учебный год, а у нас еще очень много дел незавершенных. На короткий отдых располагались там же: кто на подсыхающих досках, кто на стружках, кто на сложенных кирпичах. «Спим