— Пьедрас говорит, вам надо отрезать яйца и бросить обоих в пруд Гартфилд-парка, — сообщил полицейским Эль Перро, откидываясь на спинку стула. — Пьедрас хороший боец, но немного с приветом. Не хотелось бы отрезать вам яйца. Мы можем просто бросить вас в пруд. Там так много дерьма, что ты подавишься использованной резинкой, прежде чем выплывешь на поверхность. — Он повернулся к Пьедрасу, который сел за спинами полицейских, и заорал: — Ты слышал, что я только что сказал, Карлос? Я сказал, что ты умеешь драться, но ты псих, понятно? Нельзя убивать копов почем зря. Кроме того, Ребе — он особенный. Он — первый коп, который меня арестовал. Я был маленьким говнюком, лет, наверное, десяти, верно, Ребе?

— Маленьким говнюком, — согласился Либерман.

— Признайся, что ты псих, Карлос, — мягко произнес Эль Перро.

— Я псих, — не стал спорить Пьедрас.

— Репутация «щупалец» пострадает, если влезать в долги и не платить по ним, — заявил Либерман. — Ты заплатишь свои долги, ты заплатишь моему доброму другу Резнику, и в районе все будут говорить, что Эмилиано Дель Соль — истинный patron[10].

Эль Перро осушил бутылку пива и оглядел помещение.

— Здесь нет женщин, — заметил он. — Как так вышло, что здесь нет женщин?

— Las mujeres estan a la casa donde usted dija…[11]— начал кто-то.

— Да знаю, знаю, — произнес Эль Перро раздраженно. — Это была всего лишь… э-э… — Он посмотрел на Либермана, ожидая от него помощи.

— Фигура речи, — подсказал Либерман, хотя это было не совсем то, что нужно.

— Фигура речи, — повторил Эль Перро. — Карлос, заплати viejo. Ты настоящий мужик, старина. Все мошенники, карманники, воры и проститутки, промышляющие в этом районе с давних времен, уважают тебя, Ребе, потому что ты кладешь на угрозы. — Эль Перро повернулся к «щупальцам». — Э, да ведь пару лет назад этот старый коп с грустным лицом вошел в бар «Мазатлан» и прострелил руку Педро-Паровозу Рамиресу. Мой брат это сам видел. Рамирес ограбил тот бар во второй раз за месяц и наступал на этого копа с разбитой бутылкой из-под текилы. Меня там не было, но мой братишка, хотя ему там не место, мне все рассказал. Viejo перешагнул через тушу на полу, забрал разбитую бутылку, которую Рамирес сжимал окровавленными пальцами, потрепал его по щеке, вытащил у него из кармана бумажник, вынул оттуда все деньги и отдал их Мануэлю Ортеге, бармену «Мазатлана». Мой брат видел, как Ортега положил эти деньги не в кассу, а к себе в карман. Ты не знал этого, правда, Либерман?

— Этого я не знал, — подтвердил Либерман, делая вид, что отпивает из своей бутылки.

— Но viejo не арестовал Педро Рамиреса, — продолжал Эль Перро. — Как вам нравится эта история?

— Виепо, — хором ответили голоса из темноты.

Эль Перро удовлетворенно ухмыльнулся и продолжал:

— Через несколько месяцев мертвецки пьяный Рамирес, все еще с забинтованной рукой, зарезал почтальона по фамилии Перес. Рамирес принял его за Мануэля Ортегу. Ну, в чем мораль?

— Вяжи их, если попались, — ответил Хэнраган.

— Я забуду эти твои слова, — заявил Эль Перро. — Тебе повезло, что застал меня в хороший день.

— Да уж, — согласился Хэнраган.

Над плечом Либермана появилась рука с двумя стодолларовыми банкнотами.

— У меня нет мелочи, — раздался голос Пьедраса.

— Кто-нибудь, дайте сорок центов, — приказал Эль Перро.

Со всех сторон потянулись руки, выкладывающие на стол монеты.

Эль Перро засмеялся. Засмеялись все, кто был в ресторане. Либерман отсчитал сорок центов и положил их в карман.

— Тебе не интересно, что мы сделали с товаром, который купили у твоего друга Резника? — спросил Эль Перро.

— Нет, — ответил Либерман, вставая.

Эль Перро пожал плечами и, когда Хэнраган допил свое пиво и тоже поднялся с места, спросил:

— «Кабс» победят в этом году?

— Они будут побеждать каждый год, — сказал Либерман. — Как же иначе.

— Им нужны хорошие подачи, — заметил Эль Перро. — Им нужен этот маленький толстячок.

— Валенсуэла, — уточнил Либерман. — Правда, он уже не тот, что раньше.

— Жаль, — сказал Эль Перро.

Через две минуты Либерман и Хэнраган снова были на улице.

— Я всерьез думал, не пристрелить ли мне этого маленького ублюдка, — признался Хэнраган, когда они вышли.

— Ну это вряд ли, — сказал Либерман.

— Трудно стрелять в человека, который угощает тебя холодным пивом в жаркий день, — заметил Хэнраган. — А я раньше не слышал этой истории — как ты прострелил руку мексиканцу в баре.

— Не было этого, — произнес Либерман, когда они шли по тротуару.

Улица пахла потом, бензином и мексиканской едой. При хорошем обонянии можно также унюхать запах польских сосисок с кровью и поджаривающихся колбасок. Запахи перемешивались, как и люди на улице, преимущественно темнокожие и латиноамериканцы, но было и несколько круглых бело-розовых лиц тучных людей постарше, которые не захотели или не смогли перебраться в другие места из своего района.

— Я раньше жил в нескольких кварталах отсюда, — сказал Хэнраган. — Ходил в церковь Святого Леонарда, что на другой стороне парка. Мама стыдила меня и заставляла ходить на службу в эту церковь, а там были эти молчаливые круглолицые ирландцы, они собирались справа от алтаря на первых пяти-шести рядах. Когда я был ребенком, всю правую сторону церкви заполняли эти розовые физиономии. С каждым годом их становилось все меньше, и с каждым годом они становились все старше. Отец Конлон, чей ирландский акцент был для поляков таким же необычным, как для моей мамы и других ирландцев, казалось, обращался больше к этим розовощеким старикам, чем к нам, но, по-моему, не потому, что отдавал им предпочтение, — он просто думал, что до них труднее достучаться.

Они миновали мясную лавку Словотного, где белым мелком было написано, что сегодня в продаже суп с кровью, и зашли в магазин скобяных товаров Резника.

Либерман сложил губы в подобие улыбки — а возможно, просто попытался справиться с отрыжкой. Он сунул руку в карман пиджака и вытащил маленькую бутылочку нейтрализатора кислотности «Тамс».

— Вот, — сказал он, выкладывая на прилавок перед Резником деньги, полученные от Эль Перро. Одна банкнота спланировала в маленькую пластиковую емкость для брелоков.

Резник лучезарно улыбнулся и забрал деньги, радостно глядя на полицейских. Веки полузакрытых глаз Либермана опустились еще ниже. Он жевал таблетку «Тамса».

— Как вам это удалось? — спросил Резник.