— Ваня, положим, многих любил, — сказала она, сделав на второй половине фразы чуть утрированный акцент.

— Роза! — с упреком бросил Бобик.

— Ой, да ладно, — махнула рукой в его сторону жена, дескать, молчи. — Юла, не прикидывайся, что ты не знала.

— Что именно? — недоуменно вытаращилась гостья.

— Про похождения твоего Ваньки, — боднула Юльку Роза-Розалинда. А вот дальше она толканула речь в духе революционерки на печке: — Вот только не надо делать такие глаза, ты не наивная девочка, тебе просто выгодно было не видеть. Вообще-то бабы твоего мужа — не мое дело. Меня другое удивляет: твои вопросы, такой наивняк… Купаться в роскоши и думать, что Иван добывает бешеные денежки честным трудом, вызывает, по меньшей мере, смех. Странно, что нас всех не взорвали! А уж тебе-то как повезло, что не была вместе с детьми рядом со своим Ванькой в тот самый миг, когда он разлетелся на части! Но просто так, ни за что бомб не подкладывают. Вы же ни с кем не считались. Всегда были вы и ваш золотой мирок да бабло, которое оба безумно любите. Так безумно, что для вас не грех обмануть, обокрасть, предать тех, кто вам же добывает бабло. На вас пашут, а вы — по заграницам, тусовкам-банкетам, по магазинам-бутикам, с ног до головы в шоколаде и плюете на остальных.

В общем-то Юля сама напросилась на моральную пощечину, потому не стоило болезненно реагировать. Но когда впервые слышишь подобные вещи, не подозревая до этого, что о тебе думают на самом деле те, кто в рот заглядывал еще недавно, становится не по себе и страшновато.

Страх родился из ощущения полного и непреодолимого одиночества, возникшего не враз, а задолго до этой минуты, только раньше не имелось мудрости понять его. Сейчас, слушая обличительные откровения Розы, которая долго вынашивала злобу и наконец-то вывалила ее, когда Юлю придавило несчастье, она вдруг поняла, что всегда была одна. Это как в пустыне: куда ни глянь — никого. И ни-че-го. Куда идти, к кому обратиться, где искать помощи и поддержки? Кругом только море бесполезного песка и бесконечная даль. Страшно…

Отсюда вся шелуха гламурности с Юли слетела, она сгорбилась, переплела пальцы рук, локти установила на колени и опустила голову, слушая каждое слово, потому что слова были честные, шли от души. Неважно, какой души — черной или слегка просветленной, слова выстраданы, стало быть, доля истины в них заложена. Главное — и это как раз чистейшая правда, — Юля действительно ничего не знала о делах мужа, в какой-то момент пролегла между ними воздушная граница, отделяющая интересы. Но в данную минуту нужно отставить сопли в сторону, одинокий человек умеет защищаться, и Юля выпрямилась, тон взяла спокойный, прохладный:

— Как ты сказала? Обмануть, обокрасть, предать? Но твой Бобик был правой рукой Ивана, значит, он делал то же самое, так, Боб?

— Не то же! — огрызнулась Роза. — Не то же, потому что Борю твой Иван заставлял. Чувствуешь разницу? Борис тащил весь воз бизнеса твоего Ваньки на своих плечах, взамен получал шишки.

Борька экономист, в переводе с русского на русский звучит прозаично: бухгалтер, почти как «бюстгальтер», нечто типа чехла, прикрывающего неприличия. Бухгалтер в Юлином представлении имеет два значения — вор и вор-подпольщик, просто вор подыгрывает шефу, а подпольщик — в свой карман тырит.

— Отлично, — поднялась Юля. — Завтра, Боб, ты мне в Ванькином офисе расскажешь про воз, который тащил, я собираюсь переложить его на свои плечи, раз твои… устали.

— Завтра тридцать первое… — напомнил тот, вставая с дивана.

— Разве правительство объявило всероссийский выходной? — сказала Юля, надевая шубу. — Нет? Теперь мне предстоит разобраться.

— Ты сможешь разбираться только по истечении шести месяцев, когда вступишь в права наследования, — сказал он.

— Да? А до этого, считаешь, я должна угробить дело мужа и остаться без средств к существованию?

— Не знаю, может, законы сейчас изменились и тебе можно подключиться… — замялся Боб. — А как ты собираешься руководить бизнесом, Юла? У Ивана было несколько направлений, ты хоть что-то смыслишь в этом?

— Не боги горшки лепят, Бобик.

— Оно конечно… Впрочем, выход есть. Выберешь президента из нашей компании, он и будет вести предприятия. Но сначала проконсультируйся у юристов.

«Странно, что светило адвокатуры не поставило меня в известность о таких тонкостях, чтобы я не выглядела дубом пред этими пресмыкающимися из отряда гадов», — подумала Юля, вслух же произнесла беспечным тоном:

— Непременно. Итак, завтра, Боб, встречаемся в одиннадцать. Бай-бай.

Юля помахала ручкой кубику Рубика и вихрем в прихожую переместилась. Боб побежал проводить вдову, когда вернулся, его дорогая Роза сидела в кресле, скрестив на груди руки и хмуря густые брови. Впрочем, у нее постоянно хмурое лицо, она как будто младшая сестра непогоды, готова ныть и плакать, плакать и ныть. Боря когда-то женился на другой женщине. Девушке. Разумеется, была она и тогда в теле, похожая на сдобную булочку, с ямочками на упругих щечках и смешливыми искрами в оливковых глазах. А как легко с ней было… Но как трудно сейчас. Борис не хотел это бесформенное тело, не тянуло его целовать эти поджатые губы с ворсинками-усиками над верхней губой, он остыл. Сорок три ему, ей — тридцать восемь, а он остыл. Наверное, не в размерах и не во внешности дело, внутреннее устройство жены, которое она сама же и сконструировала в себе, не волнует Бориса, более того, отталкивает, раздражает.

— Эта дура будет всюду совать свой нос и мешать, вот увидишь, — предрекла Роза. — Должен же ты забрать свое, что тебе положено, или нет?

— Должен, должен, — не спорил Боб, хотя ему было неловко перед Юлей за себя и за свою вторую половину. Жена Ваньки ушла, а неловкость осталась с ним. — Не бойся, Юла глупа, ничего не поймет.

— Надеюсь. А если прикидывается дурой?

— Ни одна умная с Ванькой не жила бы столько лет.

Юля подводила итог похода к Бабутко (фамилия нелепая, как они оба). Итак, первое выяснила: Ванька любил баб, значит, изменял ей, причем Юля единственная, кто не знал о похождениях мужа. Подозревать подозревала, но доверяла не своей интуиции, а его словам. Второе: Бобику верить нельзя. Третье: Розалинда прямо указала на тот факт, что Иван жулик. Чем это грозит Юле и детям? Наверное, все зависит от размера жульничества, впрочем, раз взорвана дача…

— Юля! — взвизгнула Зиночка, едва открыв дверь квартиры.

В пространстве, где ложь легитимна и уважаема, искренность выделяется подкупающей непосредственностью и даже детскостью. Однако Зиночка ребенок и есть, неиспорченный, милый ребенок, непонятно, где ее откопал Мишка. Через мгновение на славненьком личике Зиночки эмоция радости сменилась растерянной жалостью, рыженькие бровки сошлись на лбу домиком — она вспомнила, что Юля внезапно овдовела, что радость сейчас неуместна. Тем временем гостья повесила шубку в узкой прихожей, сбросила сапоги и, засовывая ступни в тапочки на пять размеров больше, поинтересовалась: