Все жители деревни периодически заходили за покупками в магазин бакалейных товаров, в нем появлялись даже «графские», как называла их миссис Биссет, поскольку все приобретают шпильки для волос, безопасные булавки или ластики, не говоря уже о яблоках, луке, помидорах, а также о таком обязательном продукте для завтрака, как овсяные хлопья. И в любое время года, если на улице было не очень холодно и можно было держать окна открытыми, Мэгги слышала все, что говорилось внизу, на тротуаре, где люди останавливались у дверей магазина, чтобы обменяться последними новостями. Она обладала самым острым слухом во всем графстве и страшно гордилась этим. В хорошую погоду Мэгги выглядывала из окна и махала прохожим, и почти каждый проходивший мимо отвечал на ее приветствие. Миссис Эб-бот из Эбботсли никогда не забывала сделать это. Она поднимала голову и всегда мило улыбалась в ответ. Но мисс Сисили, а ныне миссис Грант Хатавей, как правило, взбегала вверх по лестнице с маленькой собачкой по кличке Брембл и полудюжиной книг и журналов, чтобы развлечь Мэгги. Собачка Брембл была умная. Это была такса — длинное туловище, короткие лапы и выразительный взгляд. Мисс Сисили не расставалась с ней и разговаривала так, будто та понимала каждое слово.

Вторым источником информированности Мэгги являлась ее мать, которая шила на заказ для местных дам. Она слыла мастерицей в этом деле, и ее заработок, а также пособие, которое получала Мэгги за причиненное ей увечье, были единственным источником их существования. Самые модные дамы приносили ей туалеты, которые требовалось скопировать или переделать. Миссис Эббот доверила ей переделать для мисс Сисили подвенечное платье старой миссис Эвелин Эббот, когда выдавала замуж свою дочь. Мэгги не приходилось видеть такого красивого платья — каждый ярд материи, из которой оно было сшито, стоил, должно быть, немало фунтов. Но этот роскошный наряд совсем не смотрелся на такой маленькой смуглянке, как мисс Сисили. Мэгги, конечно, поделилась этими мыслями только со своей матерью, а когда высказала ей свои соображения, миссис Белл велела ей не совать нос в чужие дела.

Третий и самый важный источник, из которого Мэгги узнавала о всех событиях, находился буквально у нее под рукой. Это был телефон. Аппарат был снабжен длинным шнуром и весь день стоял на столике около ее кушетки, а вечером она переносила его к своей кровати. Не следует предполагать, что ей часто звонили или что миссис Белл позволяла ей без особой нужды пользоваться телефоном. Звонили, конечно, чтобы договориться о примерке или справиться, успешно ли продвигается работа, но преимущество положения Мэгги заключалось в том, что Дипинг был оборудован ценным приспособлением для получения сведений: общий телефонный кабель обслуживал нескольких абонентов. Когда все соседи пребывали в состоянии постоянного напряжения, боясь, что их заподозрят в пристрастности к делу о кольце с драгоценными камнями, Мэгги следила за всеми перипетиями этого таинственного события, которое началось с того, что мистеру Гранту Хатавею позвонила подозрительная незнакомка, говорившая с французским акцентом. Затем Мэгги была в курсе всех дел, знала о двух убийствах и грозящем мистеру Хатавею аресте, пока развитие событий не достигло потрясающей кульминации.

Естественно, Мэгги живо интересовалась всем, что было связано с танцевальным вечером. Многие из приглашенных на прием приобрели новые туалеты, но некоторые дамы решили переделать старые, как, например, леди Пондсбери. Можно было бы подумать, что ей до смерти надоело ее черное атласное платье, но она не раз приходила с одной и той же просьбой: как-нибудь привести его в порядок. А сколько денег тратила она на лошадей? Кому какое дело, если это ей нравилось? Миссис Эббот подарила ей черные кружева, которые очень украсили ее вечерний туалет, и его почти не пришлось переделывать, разве что немного изменить фасон, сделать его, так сказать, более модным. Мисс Джорджина купила себе новое вечернее платье, очень красивое, серебристого цвета. Мэгги хотелось бы увидеть ее в этом наряде. Она слышала, как мисс Мирри Филд рассказывала об этом по телефону. Как раз накануне праздника. Звонили из Лондона, и она рассказала мужчине, с которым разговаривала, все о предстоящем празднике и своих переживаниях. Она сказала, что дядя дал ей чек и велел купить по-настоящему красивое платье, что она и сделала, но оно было не такое великолепное, как у Джорджины. «У нее все сплошь серебряное, а мое белое и все в мелких оборочках. Тебе не хотелось бы посмотреть, как оно сидит на мне?» А он сказал: «Может, и увижу». На что мисс Мирри ответила: «О нет, ты не должен делать таких глупостей». А он сказал: «Я черкнул тебе пару строк. А ты помнишь, что я сказал тебе о моих письмах?» А Мирри ответила: да, да, она помнит, а мужчина сказал: «Что ж, смотри, не забывай, а то покажу тебе, где раки зимуют!» — и повесил трубку. «Ничего себе, разве так разговаривают с порядочной девушкой?» — подумала Мэгги. Она удивилась, что Мирри позволила ему говорить с ней таким тоном. Мэгги была настороже и ждала еще подобных звонков, но если они и были, она их пропустила.

Танцы остались позади, и затем последовали обычные звонки с обсуждением того, как славно они повеселились, ничего интересного.

Но на следующей неделе, в понедельник утром, Джорджина Грей впервые получила анонимное письмо. Она нашла его, когда спустилась к завтраку, оно лежало рядом с ее тарелкой. К счастью, она первой вошла в столовую, в комнате никого не было, когда она распечатала это послание. Когда впоследствии она вспоминала об этом, то каждый раз радовалась, что поблизости не оказалось свидетелей. Джорджина стояла в столовой, высокая, белокурая, в серой юбке и шерстяной двойке бледно-желтого цвета. В первое мгновение она не поняла, что случилось. Вскрыв дешевый тонкий конверт, она уронила его на стол. В руке остался листок дешевой тонкой бумаги. Бумага была разлинована. Но, несмотря на линейки, буквы скакали вкривь и вкось. Не успела она отметить это, как тут же буквально оцепенела от недоумения. Она видела слова, написанные на бумаге, но не могла вникнуть в их смысл. Ее разум отказывался воспринимать эти фразы, и машинально она перевернула листок, чтобы взглянуть на подпись, но на исписанной небрежным почерком странице не было подписи. Она вернулась к началу и принялась читать с первых строк. На конверте не было ни адреса, ни даты. Не было и обычного обращения к адресату. Письмо начиналось прямо так:

«Вы только и думаете о самой себе, правда, мисс Джорджина Грей? Вас воспитали нежной и ласковой, и вы надеялись, что до конца дней своих останетесь такой же лапушкой. Не тут-то было. Скоро с вами случится такое, от чего вы не придете в восторг. Те, кого всегда унижали, возвысятся, а вы поменяетесь с ними местами. И нечего тогда говорить, что вас не предупреждали, но у вас всегда было все, что душе угодно. Погодите же, вы лишитесь всех благ и будете отчаянно нуждаться. Чем выше заберешься, тем больнее падать, вот что. Вы небось думаете, что люди не замечают, как вы относитесь к своей кузине, — смотрите на нее свысока, покровительственно и дарите ей свои обноски. Так знайте: об этом все говорят, многие просто возмущаются таким отношением. А все потому, что вы ничем не хотите делиться, а еще потому, что она красивее вас и намного способнее, и потому, что Э.Х. и другие теперь тоже так думают. А это вас задевает, вы мучаетесь, разве неправда? Подождите, то ли еще будет! Люди вас осуждают, им не по душе, что одна девушка так обижает и унижает другую девушку только из-за того, что та моложе и красивее ее, а еще из-за того, что вы видите, как Дж. Ф. сохнет по ней и Э.Х. тоже».