же Будда придерживался золотой середины и осуждал крайности в ту или иную сторону. Вскоре его ученики Шарипутра и Маудгальяна, пришли в мой ашрам, когда я спал, прочли проповедь о Смысле Учения Наставника, и многие отступники вернулись обратно к Пробужденному, кроме двенадцати отшельников, до смерти преданных мне. Девять месяцев проболел я после того, и решил навестить своего родственника и попросить у него прощения, но он видеть меня не захотел, говоря, что грехи мои столь велики, что тысячам Будд не под силу помочь мне. От нахлынувшей тоски и отчаяния, я спрыгнул с носилок, и пламя ада поглотило меня. Там я получил раскаленное тело в 22 йоджаны длиною и испытывал страшные муки за все содеянное против Пробужденного. Как будто вчера это было, а мой необузданный дух, после пребывания во всех кругах ада кармического воздаяния, получил еще один шанс, вселившись в мельчайшую песчинку в одной из земных пустынь. И только после этого, к своему прискорбию и радости одновременно, я постиг ту маленькую толику сказанного тогда у реки. … И я, по своей воле, осмелился взяться за просвещение тиртхиков, по вашему – язычников, поклоняющихся измышленному Творцу, исходя из своей измышлено вечной самости. За долгие столетия, с помощью вашего словарного запаса и противоречивых терминов, мне удалось обратить лицом к Дхарме Будды – 4095 невеж, и ты у меня последний…

В ходе изложения кровоточащего покаяния, Сусов все больше и больше недоумевал, пытаясь понять к чему все эти нагромождения слов, не имеющих к нему никакого отношения. В его атеистической семье никто не увлекался религией и, тем более, буддизмом, таким далеким и непонятным для населения необъятной страны с патриархальным и утилитарным укладом жизни. Никто, кроме Эллочки Скрябиной, импозантной бабушки, которая почитывала, в своё время, эзотерические книжки Блаватской, Успенского, посещала несколько занятий суфийского мистика Гурджиева и даже осилила один трактат академика Щербатского "Философское учение буддизма". Сначала часто, а потом иногда, из неё уст срывались к месту и к недоумению окружающих, специфические определения и бесполезная информация практического самопознания, но это был формальный набор заумных слов женщины-дилетанта, выуживающей из памяти крупицы сакральных знаний, и желающей блеснуть умом и эрудицией в знакомой компании. Со временем, под тяжким спудом забот и от жестоких ударов судьбы, она многое позабыла, и редко высказывала мудрые мысли из своего интеллектуального багажа. Но Илья ещё застал чопорную старушку в относительно бодром состоянии ума, и частенько выслушал её сбивчивые воспоминания из далекого прошлого. Кое-что в нем осело и, видимо, ожидало своего часа взойти и дать всходы новому мировоззрению на питательном навозе старого мышления…

– А почему так мало и число не круглое?..– иронично спросил Сусов, убаюканный автобиографией мятежного духа и прочищая мизинцем свое ухо.

– У нас иной числовой отсчет, и сейчас не буду вдаваться в подробности. А что касается малого числа за долгие столетия, скажу, – слишком непоколебимо порочная карма у вас на Западе, – одержима чувственными страстями, полаганием на высшую волю и концептуальным мышлением. Особенно, в эпоху технического преобразования. Кроме своего сомнительно обустроенного интеллекта, иного инструментального метода вы не воспринимаете. Очень трудно достучаться до сердцевины ума, сквозь твердую скорлупу учености и профанического самомнения, вдвойне укрепленных образом мнимого Творца и Творения, как такового…

– Значит мы твердолобые?..– сильно обиделся честолюбивый Сусов за весь прогрессивный Запад.

– Как хочешь, так и понимай, а я продолжу с того места, на котором ты оборвал меня. И так, ты у меня последний. И при благом условии, когда ты придёшь сам к осознанию необходимой потребности в Учении и готовности к дальнейшему практикованию ее основы – Четвертичной Истины, только тогда я освобожусь от песчаной оболочки и устремлюсь к новому рождению в человеческом теле…

– И зачем тебе это нужно?– мрачно спросил чиновник, уже постепенно привыкая к внутреннему голосу инородного тела в своём левом глазе.

– Дабы окончательно самому усвоить в созерцательной практике, через четыре ступени дхьяны, неохватную двойственным умом, Дхарму Непревзойденного, и безвозвратно уйти в Нирвану…

– А как ты узнаешь, что ты преуспел со мной?– спросил Сусов, не особенно горя желанием поддаваться духовной пропаганде, и все время неприятно ощущая, как его тело, продолжает что-то сковывать, будто крепким, невидимым объятием.

– Узнаю по настрою твоего рассудочного ума…

– Тяжело тебе будет…– усмехнулся Илья, увлеченный дерзким и желчным препирательством с напористым духом.

– А я не утверждаю, что легко. Ты сам сказал, что мало обратил… Не ведаю, каким ветром занесло меня в твой глаз, но это случилось неспроста…

– А что мне-то делать?– искренне поразился парализованный Сусов, удивляясь тому, что продолжает вести диалог неизвестно с чем.– Неужели трудно оставить меня в покое?

– Не могу, о, тщеславный человек! Пока я, песчинка ветром гонимая, не развею заблуждение твоего омраченного ума,– не отстану от тебя! Это моя единственная возможность вернуться в человеческом обличии в земной круг существования и начать все сначала, чтобы уяснить глубокий смысл Учения Пробужденного и обрести окончательную Нирвану…

– Ты уже говорил это! – отчаянно возмутился чиновник, негодуя от скованности по рукам и ногам неведомой силой.– Боже, если ты есть, помоги мне избавиться от дьявольского наваждения !!!

– Увы, глупец! Кроме твоего невежественного ума, здесь никого нет! Сам Брахма приходил внимать слова Будды, а с ним – сонмище богов! Ведь небожители, пусть и пребывают в сфере наслаждений, тоже страстолюбцы, и они не совершенны в своих словесных проявлениях и деяниях…

И Сусов, будучи деловым человеком, решил сдаться, но для видимости и с одной целью: из минимального проигрыша сделать максимальный выигрыш, точно следуя трактовке китайской стратегемы выжидания – «отступление – лучший прием». Надо было потянуть время, выяснить, что к чему, а потом навязать свою волю докучливому духу.

– Я согласен на твои условия…– покорно пробормотал чиновник. И сразу, тело его расслабилось, а рука потянулась к больному глазу. Почесав слегка веки, он поморгал и не почувствовал прежней рези, разве, что в слезнице чуть щекотало, а в голове стало ясно и чисто, словно ее основательно почистили. Дух-Мельчайшей-Песчинки уже ему не досаждал своими проповедями, видать решил выдержать паузу.

2

К слову сказать, и без его нравоучений, подследственный прекрасно понимал свое горькое положение и особенно причину, приведшую его сюда. И это заставляло его страдать не только по себе.

Угнетенное состояние усугубилось после визита Иннокентия с Ксенией и тревожного звонка Обмылка. Сусов крепко огорчился. Еще бы! Случилось то, что он меньше всего ожидал – его самого ударили по слабому месту. В сложившихся обстоятельствах, он терял главную черту успешного бизнесмена, – хваткий нрав.