С каждой минутой отсидки на нарах становился задумчивым, глубоко погруженным в запутанный лабиринт своего ума, где потерянно обозревал свою порочную жизнь, как средневековый поэт Данте – девять кругов ада.

Все его амурные похождения и деловые махинации, открывались с такой ошеломляющей откровенностью и ясностью, что ему, как бы со стороны, увидевшему весь этот отвратительный, кошмарный балаган, стало мучительно стыдно и больно за свои гадкие поступки, если не сказать преступления, принесшие ему баснословные прибыли. В какой-то момент, он реально почувствовал, как от них дурно запахло, как из зловонного деревенского толчка, и его стошнило прямо в тюремную парашу, до которой он едва добежал.

Отторжение его тёмного прошлого происходило всеми фибрами души, из самого нутра человеческой сущности, – стяжающего ума, ранее охваченного меркантильным, собственническим интересом. А теперь он, как будто, пробуждался от этого страшного наваждения и желал по возможности все исправить, искупив вину спасением дочери из хищных лап Обмылка, и в дальнейшем, как сказал один русский классик, "сеять разумное, доброе, вечное".

Кто-то зовёт это совестью, а кто-то – внезапным постижением истинного смысла существования и осознанным нежеланием участвовать в повальной увлеченности беспринципным обогащением и тщеславным властолюбием…

Спустя какое-то время, черная завеса рассеялась и Сусову предстали иные, печальные картины, которые он, казалось, стер последующей фантасмагорией самостного утверждения, да видно, не до конца. Из мрака забвения проявились зыбкие образы людей со сломленными судьбами от ударов его целесообразных действий, прямых и косвенных.

И чем дальше он проматывал свою жизнь назад, словно кинопленку, тем нагляднее виделась его сущность, сотканная из жестоких проделок и афер. Но все же, где-то в глубине мятущейся души, наметился едва заметный просвет. Казалось, в нем проявлялся новый человек, с новым взглядом на действительность этого суетного мира во взаимозависимом существовании таких же вздорных существ, как и он…

На протяжении душевного преображения, Сусов интуитивно ощущал скрытое присутствие Духа-мельчайшей-песчинки, тихо наблюдавшегося за его нравственной трансформацией, как тюремный надзиратель сквозь дверной глазок. Но Илье было все равно…

3

Железная створка двери распахнулась и голос надзирателя, прервав созерцание особо опасного узника, строгим и начальственным голосом оповестил:

– Гражданин Сусов! На выход! К вам пришел адвокат!

Заключенный депутат Лизопяткин вздрогнул и разочарованно застонал, повернувшись заплаканными глазами к стене, исписанной вопиющими протестами в адрес продажных властей, судей и ментов.

А чиновник легко вспорхнул с нар и полетел на встречу с беспринципным стряпчим – пройдохой Наплевако, которому было все равно кого защищать, лишь бы пополнили счет на круглую сумму. Геннадий Сигизмундович находился в приподнятом настроении. От него несло женскими духами и французским коньяком.

В комнате для встреч, возбужденный подзащитный плавно подсел за стол к престижному юристу. Не переставая улыбаться, Илья подпер кулачком небритый подбородок и внимательно уставился на дамского угодника. Тот стал говорить о заметном продвижении дела в пользу Сусова и, что, по счастью, появились ранее не учтенные обстоятельства, снимающие с него вмененную вину.

– Если мы не договоримся с прокурором, то в суде разобьем в пух и прах все их, так называемые, обвинения! Из криминальных кругов мне пришла малява, что ниточки ведут к одному заинтересованному лицу, бывшему братку, а ныне успешному предпринимателю Владимиру Афанасьевичу Едренкину!.. Илья, ты меня слышишь? Что ты сидишь и сияешь, словно масленый блин? Я стараюсь, верчусь, как белка в колесе, а он улыбается!..

– Все хорошо, Геннадий! Не обижайся, но я решил пойти на полное откровение с прокурором!..

– Ты с ума сошел, кретин!– подскочил на стуле ошарашенный Наплевако.– Я много лет практикую, и заметь, с успехом, безнадежные процессы и тяжбы, но такую глупость с твоих уст слышу впервые! Ты не понимаешь, во что ввязываешься! От твоей безрассудной исповеди полетят многие головы важных персон!..

– А мне начхать на них! Я должен освободить свою душу от всего, что напортачил за всю свою паскудную жизнь! Чтобы, уже сейчас, не стыдно было смотреть в глаза дочери…

– Чистеньким хочешь быть, Илья? Наш общий знакомый Петр… э-э-э… будет очень недоволен!..

– Прощай, Геннадий!– ответил с улыбкой Сусов и ушел с конвоиром в камеру. На его сердце было легко и покойно, будто он заново родился, и впереди предстояла, как бы это не звучало банально и выспренно, жизнь честного человека. Соседа по нарам, Лизопяткина, уже не было. Пользуясь депутатской неприкосновенностью, государственного мужа выпустили под залог и по подписку о не выезде, до дальнейшего разбирательства его пустякового дела.

4

В тишине камеры, само собой, возникли воспоминания о детстве, да такие подробные, что Илья даже удивился. В эту ночь Сусов пробудил в себе многое, о чем давно позабыл. Раньше, буднично наслаивая в своей жизни на предыдущий маловажный миг последующие моменты, он скрывал их от себя и в то же время состоял ими одновременно, не сознавая этого в полной мере. Теперь же, эти утаенные крупицы подсознания с калейдоскопической легкостью и яркостью представали перед глазами, а сам он терял себя,– устоявшегося в мировосприятии, то есть, он был этими крупицами и нисколько не противился этому. Полуденный стрекот кузнечика в высокой траве у набережной, смешанный аромат дыма папирос «Казбек» и кислого харчо на кухне бабушки Эллы, прогорклый вкус рыбьего жира, щекотная шершавость приоконных батарей с выпуклым тиснением и многое другое отчетливо проявились сквозь заслоны, сложившегося в привычках, обусловленного ума…

От своего рождения и до первого крика дочери, Илья пролетел в считанные минуты и особенно остро увидел, как любил, и отталкивал от себя существо с двумя тощими косичками. И все потому, что достоверно знал, что Авдотья не его дочь…

После афганских событий, на врачебном обследование, ему сказали, что у него бесплодие, то ли от болезни, которую он перенес в горах, то ли от стресса, повлекшего критические изменение в мутации гена, отвечающего за продолжение рода. С этим страшным диагнозом он жил и страдал, но когда возникли новые обстоятельства в его очередной семье, – известие о беременности обожаемой супруги, он нисколько не возмутился, а наоборот – обрадовался. Да, Илья давно подозревал о связи Ксении с братом. И все же, подумал он, Иннокентий тоже не чужой, а значит Авдотья – родная кровь!.. Иногда, находясь в противоречивых чувствах, в нем проявлялся обманутый собственник и он вел себя по-скотски, издеваясь над женой и отстраняя от себя не родную дочь. Потом ему было стыдно, и он старался загладить свою вину навязчивым вниманием и дорогими подарками…

При всем при том, сейчас ясно было одно: Авдотья в лапах Обмылка, маленькая и беззащитная, и он, глупый Сусов, прокрутивший назад