И Маттео начал свой концерт. Он кружил по поляне, раскачивая деревья и перебирая ветви, — так рождалась музыка.

Звуки накатывали все более мощными волнами, и постепенно в их переливах стала различима настоящая песня:

Люди никогда не видели его,

когда осенними вечерами

он проходил мимо домов,

оставляя на пыльных улицах

длинные следы, —

на улицах, где под грозовым небом

не встретишь ни души.

Люди занимались своими делами

и совсем не замечали, как он,

в темных одеждах,

проносился у них под окнами.

И только потом, обнаружив его

следы, говорили:

«Вы видели эти следы? вы видели?

Должно быть, он прошел здесь.

Горе нам!»

Лишь мне доводилось встречать его,

когда осенними вечерами

я бродил по улицам,

по пустынным улицам, где — ни души.

В тот день он нес за плечами…

Здесь ветер запнулся.

— …нес за плечами… нет, не так. Память меня подводит, прошло двадцать с лишним лет с тех пор, как я не выступал перед вами. А ведь я не повторял этих песен. Подскажите, лесные жители, что там было дальше?

— С тех пор, и правда, много воды утекло, — откликнулся из темноты один из духов. — Даже не знаю, что сказать тебе. Попробуй вспомнить другую песню, а?

И над лесом снова зазвучал голос ветра:

Ладно, поведаю вам историю о филине,

которого никому не довелось увидеть,

хотя где-то он да скрывается, это ясно, —

то ли в расщелине скалы,

то ли под корой дерева,

а может, живет он под землей

в стеклянном ларце.

Он сказочно богат:

горы золота, груды рубинов.

Филин не смыкает глаз,

не знает ни минуты покоя —

он пишет завещание и все боится:

а вдруг не успеет закончить его?

Три тысячи страниц уж исписал…

На этом месте ветер снова сбился.

— Три тысячи страниц уж исписал… Ну что за напасть, даже эту забыл. Эй, филины! Филины, ответьте: вы помните продолжение?

С вершины ели донесся хриплый голос:

— Хоть я и помню эту песню, не подскажу тебе ни слова. История про филина, признаться, никогда мне не нравилась. Скажу больше: по моему мнению, так она просто аморальна.

И ветер предпринял третью попытку. Теперь в его голосе слышалось явное волнение; Маттео понимал, что, запинаясь то и дело, он мог сорвать праздник.

Что ж, расскажу вам про Доссо —

мальчика, который не ведал страха.

Все звери боялись Доссо

и желали его смерти.

Ночью, когда он спал, звери

подкрадывались к дому

и выли до самого рассвета

в надежде напугать мальчика.

Рассвирепев, Доссо просыпался

и палил из ружья.

Однажды он пристрелил лису,

в другой раз — куницу,

потом собак, ежей, сурков.

Но каждый вечер звери возвращались

и однажды сказали ему: «Раз ты

так смел, поди открой серый грот,

где сидит бизон». И вот поутру

Доссо отправился к серому гроту

и, поднатужившись, открыл железную дверь.

Бизон не вышел, зато

издал страшный рев,

от которого мальчик оглох.

И тогда…

Маттео опять запнулся.

— Вот беда, и эта песня мне не удается… Все вылетело из головы.

Но тут с поляны раздался детский, звонкий голосок:

— Я помню! Помню эту песню! Она была в старой тетради. — И он подхватил песню Маттео, чисто выводя мелодию:

И тогда Доссо испугался, задрожал,

со всех ног бросился к дому.

С тех пор он уже не бегал по лугам

и по лесам с ружьем в руках,

но сидел на крыльце.

Звери не понимали, что стряслось,

видели лишь, что Доссо переменился.

И уже не приходили пугать его по ночам,

ступали осторожно, бесшумно,

опасаясь разбудить его.

Ведь они не знали, что Доссо

стал глухим. И даже петух,

который всегда путал время

и кукарекал за четыре часа до рассвета, —

даже он теперь молчал,

чтобы не потревожить сон ребенка!

Пел мальчик. Полковник, стоявший неподалеку, пытался разглядеть его, но в темноте мало что удавалось различить.

Как только мальчик продолжил песню, начатую было Маттео, ветер присоединился и стал подпевать ему. Из них получился прекрасный дуэт, словно оба тщательно отрепетировали этот номер. Воспрянув духом, Маттео извлекал из леса удивительной красоты созвучия, как двадцать лет тому назад. Вершины елей плавно покачивались в такт музыке. В конце песни мальчик вышел на пару шагов вперед и оказался в круге лунного света. Полковник узнал Бенвенуто и решительно направился в его сторону.

— Кто тебе позволил, — закричал Проколо, — шастать по ночам где попало?

Испуганный столь внезапным появлением своего дяди, Бенвенуто попятился и бросился наутек вместе с тремя или четырьмя товарищами, которые до сих пор сидели в тени.

Когда мальчиков след простыл и растаяло долгое эхо, раскатившееся по лесу от резкого выкрика полковника, Проколо вышел на середину поляны и громко приказал:

— Ну, продолжайте! Давайте же, пойте снова. У вас неплохо получалось.

Но песня Маттео смолкла, и наступила тягостная тишина. Проколо заметил, что духи быстро и украдкой расходились прочь. Один из них, с пузатым бочонком в руках, скользнул на поляну и, постучав по обручу, позвал мерцающие огоньки, которые послушно спустились с деревьев на землю и нырнули в бочонок. Собрав все огоньки до последнего, дух тоже скрылся в чаще.

Проколо увидел, что лишь один дух задержался на краю поляны.

— Что еще за фокусы? — возмутился полковник. — Праздник закончился из-за того, что убежали мальчишки, да? Ну а я не в счет?

Дух подошел к нему. Это был Бернарди.

— Ничем не могу помочь, увы, — ответил он. — Маттео, кажется, улетел. И потом, мои сородичи всегда благоволили к детям.

— До чего же вы похожи на людей, — сказал полковник с горечью. — Пока дети маленькие, с ними носятся, как с писаной торбой; но вот они вырастают, жизнь их как следует треплет, они узнают на собственной шкуре, что такое усталость, и тогда никому ты уже не нужен.

— Дело, наверное, обстоит иначе, — задумчиво произнес Бернарди. — Приходит время, и вы, люди, взрослеете, меняетесь. И не остается ничего от тех детей, которыми вы были. Вас не узнать. Наверняка и ты тоже, полковник, когда-то был совсем другим…