Теперь они тянули за трос, чтобы наконец повалить ель.

— Осторожно, господин полковник! — крикнул один из них, решив, что Проколо стоит слишком близко и дерево, падая, может задеть его.

Но полковник не шелохнулся. Дух вдруг загадочным образом исчез. Из тела ели раздался скрип, похожий на стон от нестерпимой боли. Ствол начал медленно крениться, а потом, ускоряясь в падении, гулко рухнул на землю.

Еще некоторое время сломанные ветви продолжали вздыхать. Затем все звуки растворились в рокоте леса. Собрав инструменты, дровосеки поспешили прочь: небо становилось все чернее.

Но даже тогда полковник не двинулся с места. Он стоял, точно окаменев, и смотрел на мертвую ель, очертания которой размывал сумрак, — небо было плотно затянуто тучами, к тому же близилась ночь. Со всех сторон полковника темной стеной обступал лес, и голос, который издавала чаща, с каждой минутой становился все мрачнее и глуше.

Казалось, Себастьяно Проколо вообще утратил способность двигаться. Он стоял замерев вот уже около получаса. Когда он наконец пошевелился, уже стемнело, ветер совсем разбушевался, с неба упали первые капли.

Размахивая палкой, словно в приступе страшного гнева, полковник начал звать: «Маттео! Маттео!» Но никто не ответил. С вышины доносились только голоса чужих ветров, трепавших лес, но что они говорили, он не понимал.

Между раскатами грома он звал Маттео еще шесть раз. Потом направился к дому, сохраняя суровый вид и самообладание, как всегда, однако он явно нервничал. Его крики быстро гасли, и их вбирал в себя шум леса. Под конец он заблудился: в темноте никак не мог отыскать тропинку, по которой пришел. Дождь лил вовсю.

Вдруг из-за дерева показался человек. Полковник узнал Бернарди, но все-таки обрадовался его появлению.

— Слава Богу, хоть одна живая душа! — воскликнул он. — Я заблудился.

— Я провожу вас, — отозвался Бернарди. — К тому же мне нужно кое-что вам сказать.

Мы не знаем, о чем они говорили во время беседы, которая длилась до рассвета. Полковник заперся с Бернарди у себя в кабинете и из предосторожности закрыл ставни: вдруг Маттео начнет любопытствовать. Так что свидетелей не было. Той ночью в комнате не оказалось даже мышей{Предметы мебели, прежде всего старый комод, вероятно, что-то услышали. Но расспрашивать их бессмысленно. Они ведь не владеют даром речи, если, конечно, не считать редких поскрипываний. Им бы понадобилось по меньшей мере тридцать лет, чтобы пересказать нам весь разговор.}. Лишь на основании того, что случилось впоследствии, можно судить о содержании разговора.

Видимо, Проколо пообещал Бернарди приостановить вырубку Старого Леса. Быть может, его слегка огорчила смерть Саллюстио. Но ясно, что именно выгодное предложение Бернарди заставило полковника пойти на уступки.

Известно — хотя тут нам недостает точных сведений, — что, заключив это соглашение, полковник получил огромную власть над духами Старого Леса. Духи обязались собирать хворост и старые упавшие деревья и перетаскивать все это на опушку, куда подъезжали телеги и грузовики. Учитывая протяженность лесных угодий, такого материала могло набраться предостаточно. И на торговле — даже если делать расчеты исходя из самой низкой цены — Проколо мог заработать больше, чем сбывая срубленные ели, и к тому же сохранить лес. Главное — никому, кроме духов, было не под силу собрать годную для топки древесину, раскиданную по столь обширным владениям.

Благодаря этому соглашению, заключенному 15 июня, Себастьяно приобрел особое, внушающее страх могущество, о котором по сей день поговаривают в долине. Никто, кроме нас, толком не знает, в чем проявлялось это могущество, — не случайно про полковника стали рассказывать невесть что, превратив его в персонажа угрюмого и коварного. (Заметим, кстати, что на громадной территории, принадлежавшей Бенвенуто, постоянно вырубались деревья. Этим участком леса, как уже упоминалось выше, распоряжался Проколо, опекун мальчика.)

Судя по всему, полномочия Проколо не были безграничны: он командовал лишь заготовкой дров и не обладал подлинной властью над духами. Тем не менее до него никому из людей не доводилось оказывать на них столь сильного влияния.

Однажды ночью (21 июня) в лесу был праздник. И около десяти часов вечера Проколо догадался об этом[3]. Он тут же спросил Аюти — тот задержался у полковника дольше обычного, беседуя о делах, — не знает ли он тропинки, которая вела бы прямиком в Старый Лес, и не согласится ли проводить его туда. С какой целью, Проколо объяснять не стал. Аюти обещал показать дорогу. (С наступлением сумерек ветер Маттео предупредил полковника, что ему нужно будет отлучиться до утра.)

Через полчаса они подошли к Старому Лесу. Освещая себе путь фонарем, зашагали по едва приметной тропке, которая углублялась в чащу, и вскоре оказались на широкой поляне, залитой лунным светом.

Поляну окаймляли высоченные ели, густо-черные под покровом темноты. Посередине лежало дерево, свалившееся, видимо, уже давным-давно: на голом стволе совсем не осталось веток.

Именно здесь и был праздник. Хотя в общем-то ничего в глаза не бросалось, если не считать огоньков, мерцавших в хвое, серебристого сияния луны, а также духов, которые собрались на краю поляны. Во мраке полковник едва мог различить их; они стояли молча и неподвижно, словно ждали чего-то.

Как только Проколо с Аюти вышли из чащи, фонарь погас. (Потом об этом много толковали: кое-кто утверждал, будто полковник нарочно потушил его, опасаясь, что их заметят. Но вероятно, люди, которым такая мысль могла прийти в голову, понятия не имели, что за человек был Проколо.)

Они остановились там, где их еще скрывала тень от деревьев, и решили понаблюдать.

— Ерунда какая-то. Не происходит ровным счетом ничего, — обратился полковник к Аюти и рассмеялся. В тишине его смех прозвучал жутковато.

— В таком случае я пойду, если позволите, — сказал Аюти. — Мне еще идти до самого Нижнего Дола. А завтра ждет работа.

Проколо даже не попрощался с ним, настороженно прислушиваясь к бормотанью, доносившемуся из леса. Голос показался ему знакомым. И действительно, вскоре он узнал Маттео. В то же мгновенье далеко-далеко внизу пробил колокол. Проколо посмотрел на часы: была полночь.