Особенно сильное возбуждение охватило 1-й Туркестанский корпус, в тылу которого стояла 6-я кавалерийская дивизия. Председателем армейского комитета туркестанцев был питерский рабочий-печатник, большевик с 1910 года, Григорий Разживин.

Руководители обоих солдатских комитетов — туркестанцев и драгун — встречались в эти дни регулярно и достаточно часто. Разживин сразу оценил способность Киквидзе поднять за собой солдат, его личную храбрость и преданность революции. Киквидзе в свою очередь признавал и уважал политический опыт Разживина, его знание законов классовой борьбы, умение правильно разобраться в быстро меняющейся обстановке. Случалось, Киквидзе увлекал Разживина своим неудержимым порывом, но нередко бывало и наоборот — Разживин мудро и трезво остужал пыл своего молодого друга, когда того уж очень заносило.

Узнав о волнениях среди туркестанцев, комиссар Юго-Западного фронта Ф. Линде распорядился зачинщиков, и в первую очередь председателя корпусного комитета Разживина, арестовать. Солдаты отказались выполнить это распоряжение. Тогда Линде приказал двинуть против непокорных туркестанцев драгун.

К этому времени Киквидзе уже прочно усвоил истину: о любом событии он, один из руководителей солдатского комитета, должен узнавать не позже, а раньше, нежели начальник дивизии генерал Залесский. Это мнение полностью разделяли и дивизионные связисты. В результате о приказе комиссара Временного правительства Васо стало известно, как только телеграфисты этот приказ приняли.

Киквидзе немедленно созвал митинг и рассказал драгунам, что их хотят использовать в качестве карателей. Дивизия забурлила:

— Не станем убивать братьев-туркестанцев!

— Долой комиссара Линде и генералов!

— Мы не полицейские и не палачи!

После страстной речи Киквидзе солдаты 6-й кавдивизии категорически отказались идти в карательную экспедицию. На этом же митинге Киквидзе был единодушно избран председателем дивизионного солдатского комитета.

Начальнику дивизии ничего не оставалось, как доложить Линде о неповиновении солдат.

Тогда правительственный комиссар на легковой машине в сопровождении двух броневиков ринулся в Луцк, где располагался штаб 1-го Туркестанского корпуса. Человек болезненно возбудимый, самоуверенный и самонадеянный, он был убежден, что своим красноречием сумеет изменить настроение солдатских масс. Дерзость неуправляемого истерика, азарт зарвавшегося карточного игрока швырнули Линде в конце концов навстречу собственной гибели.

Бывшего студента Юрьевского университета, эсера Федора Линде Февральская революция застала вольноопределяющимся лейб-гвардии Финляндского полка. Революционные события подняли его, как и другого эсера — Керенского, на гребень волны, сделали заметной фигурой на эсеровском небосклоне. Вчерашний «вольнопер» стал правительственным комиссаром, вершителем — как ему казалось — судеб тысяч людей. Было от чего закружиться не очень крепкой голове одного из близких соратников другого всероссийского калифа на час. В подражание своему кумиру Керенскому, Линде сшил себе френч и бриджи, надел желтые ботинки с крагами. Был моложав, криклив, заносчив. Подобно Керенскому, любил закатывать длинные, на пронзительной истерической ноте речи, но, в отличие от военного министра, говорил с заметным немецким акцентом, что оказывало ему плохую услугу. Особенно когда Линде садился на своего любимого конька, изобличая большевиков как немецких шпионов. Солдаты терпеть не могли Линде, презирали его и офицеры, не без основания полагая комиссара наглецом и выскочкой.

Когда Линде выехал в Луцк, представители 20-й и 46-й дивизий заявили, что если правительственный комиссар примет репрессивные меры против туркестанцев и драгун, то они снимутся с фронта и придут к ним на помощь.

Между тем в Луцке срочно собралось совещание командного состава, на которое вызвали также Разживина и Киквидзе. Они сидели рядом, перекидываясь изредка отрывочными репликами. Офицеры штаба держались от них в стороне, однако явной неприязни не выказывали. Визит комиссара мог привести к самым неожиданным последствиям, это понимали все.

Линде не вошел, а влетел в комнату. И сразу почти в крик. Глаза его возбужденно блестели, пронзительный голос то и дело срывался на непристойный фальцет. Не выбирая выражений, в самом оскорбительном тоне Линде потребовал от Разживина прекращения антивоенной пропаганды и немедленного выполнения приказов командования.

Разживин, спокойный, выдержанный, плевать хотел на Комиссарову истерику. Поднялся неспешно со стула, чтобы дать достойную отповедь полномочному представителю Керенского. Не успел… Василий Киквидзе, рванув шашку из кованых медью ножен, кинулся в ярости на Линде. Вскочили офицеры со своих мест, схватились за кобуры наганов. Разживин, кроя всех и вся густой солдатской вязью, повис на плечах друга. Разразился неимоверный скандал. Вбежавшая в комнату охрана с трудом прекратила начавшуюся свалку. Совещание, конечно, было сорвано.

Разживин увел, точнее, уволок Киквидзе из штаба. По улице шли, ругательски ругая друг друга. Потом остановились, помянули Линде в последний раз и расхохотались.

— А все-таки зря ты мне не дал срубить этого комиссарика! — уже с беззлобным сожалением сказал Киквидзе.

…Пройдет совсем немного времени, и — уже в августе — комиссар Линде вместе с генералом Гиршфельдтом будет убит солдатами взбунтовавшегося 444-го полка. Комиссара буквально растерзают после того, как он обрушит грубую брань и угрозы на окопников, не желающих больше понапрасну проливать свою кровь. Линде погибнет на глазах сопровождавшего его с охраной генерала Краснова.

Всего лишь один раз — тогда, на несостоявшемся заседании в Луцке, — видел Киквидзе вблизи статного генерала в казачьей форме с застывшими фарфоровыми глазами на породистом худощавом лице. Своего главного врага в уже недалеком восемнадцатом году.

Петр Краснов…

Будущий атаман Всевеликого войска донского, он переживет многих вождей белой гвардии, вынырнет из эмигрантского небытия и еще придет на русскую землю. Следом за гитлеровскими захватчиками. «Атаман» будет облачен не в старинную казачью форму, а в серо-зеленый немецкий мундир с фашистским орлом над правым карманом и… царскими генеральскими погонами на плечах. Лихую барашковую папаху сменит фуражка с высокой тульей, трехцветную кокарду — орел со свастикой в когтях. Эволюция страшная и закономерная, ибо измена родине никогда не бывает случайностью. Не каждый белый генерал при всей своей ненависти к революции оказался бы способен на то, на что решился Краснов.

Уже в июле 1918 года «правитель» Донской области отправил кайзеру Вильгельму II секретное письмо, которое, став известным, вызвало возмущение даже у такого ярого врага Советской власти и сторонника монархии, каким был бывший председатель Государственной думы Родзянко. В письме к Вильгельму Краснов фактически брал на себя обязательство за материальную помощь и политическую поддержку превратить Область Всевеликого войска донского (в которое включал он, между прочим, также Таганрог, Камышин, Царицын, Воронеж, Лиски и Поворино) в вассальное государство германских империалистов, а проще — в немецкую полуколонию.

Это он, Петр Краснов, многолетний консультант гитлеровской разведки, попытается собрать для фюрера «третьего рейха» антисоветское казачье войско. Ему удастся сколотить из белоэмигрантов и изменников родины так называемый «казачий стан», не снискавший воинских лавров на поле боя, но оставивший кровавый след в белорусских деревнях и селениях Северной Италии, куда