В архиве было больше пыли, но потише и не так скучно. Выдавальщиков было двое, пожилая располневшая тетка и старичок, похожий то ли на короеда, то ли на лесовика. Все дело было, конечно, в том, что он не часто брился, и с подбородка и щек его свисали очень светлые от седины длинные, редкие волоски. Дело о наезде на Аркадию Ветлинскую он не приносил очень долго, почти час. Но я знал, что тут не торопятся.

Когда дело передо мной все-таки появилось, мне осталось только посочувствовать себе, потому что ту же информацию, скажем, в Америке, я бы получил, не выходя из машины. Просто по бортовому компьютеру, нажав десяток кнопок. Но я был не в Америке.

Папка выглядело несолидно – тоненькая, серая, уже обросшая какими-то наплывами буро-желтого цвета, словно на нее регулярно мочились мыши.

Должно быть, гаишники с самого начала, как только сообразили, что машина, на которой кто-то врезался в телефонную будку, ворованная, потеряли к делу интерес. А это было очень плохо, очень непрофессионально. Но кто говорит о профессионализме наших «цветных» ребят?

Впрочем, они определили скорость машины перед ударом – около ста пяти километров в час, уже неплохо. Бордюрный камень в том месте был невысок, так что он существенно на положение машины перед ударом не повлиял, а жаль. Потом они определили, что парень, который совершил эту подлость, удрал, по-видимому, посредством другой ворованной машины. Но в этом они уже очень сомневались, потому что допрашивали свидетелей неправильно и неаккуратно. На вид парню было около тридцати, он оказался довольно подвижным, потому что до второй машины, которая ждала его в сотне с небольшим метров дальше по ходу движения, добежал за несколько секунд, как спринтер. Вес, рост, размер шага и прочее в деле отсутствовали, никому не пришло в голову, что это важно. Или не захотели возиться с этим всерьез, потому что свидетели в своих показаниях довольно скоро стали сомневаться. Это и понятно, бегущего человека действительно очень нелегко описать, я и сам в таких случаях терялся.

Была там довольно большая подшивка медицинских заключений. Как мне показалось, сначала медики думали, что с девушкой в будке все кончено, потом стали надеяться. А в больнице поработали уже всерьез. Это было хорошей новостью.

Плохой новостью было то, что у Аркадии была очень сложная сдвижка позвонков в районе торса и она навсегда останется парализованной. Более того, она в самом деле ничего не чувствовала ниже пояса.

Почему-то это резко изменило дело. Прочитав это заявление медиков, я испытал даже что-то вроде легкого потрясения, словно не знал об этом заранее, словно не видел ее уже в кресле-каталке.

В ту минуту мне очень захотелось посчитаться с негодяями, которые это проделали, я даже попробовал представить их, чтобы вспомнить это чувство горечи и ненависти, когда придет час расплаты. Но я не техасский рейнджер и удержался – не стал давать слово отомстить за Аркадию. Тем более что я не давал его сегодня утром, когда читал дело об убийстве Веточки. А теперь клясться и что-то себе обещать за гораздо меньшее преступление – было бы похоже на глупость.

Но чувства, которые я испытывал, были очень сложными. Словно кто-то вынул у меня часть души, а на это место вставил что-то холодное, мертвое, угловатое, как железный сейф. И мне теперь не избавиться от него, если я не посмотрю в лица тех, кто это совершил, и не скажу им в лицо то, что они и меня оскорбили этим преступлением и должны за это ответить.

Да, почему-то, чем дальше, тем вернее я начинал чувствовать собственную причастность ко всему происшедшему. Это было хорошо с точки зрения мотивации, но не очень подходило для ровного, непредвзятого анализа. Впрочем, так получалось, что мне ни разу не удавалось избавиться от доли личного чувства в деле, и, несмотря на теории, я никогда не видел хорошего следователя, который бы оставался абсолютно равнодушен к преступлению, которое расследовал. Так что я решил с этим не бороться, просто не придавать слишком большого значения.

Сдавая папку, я решил, что не вынес из нее практически ничего. Но это была неправда. Я что-то узнал, что могло стать довольно важной частью расследования, пусть это касалось не преступников и даже не жертвы, а меня самого.

Шагая к своей машине, проверяясь совершенно автоматически, как другие проверяют, не расстегнулась ли у них ширинка, я решил, что посещение такой опасной для меня ментуры прошло пока неплохо, хотя достоверно я мог об этом узнать только много недель спустя. Вот стоило ли такого риска то, что я узнал, было вопросом, на который я скорее всего никогда не получу ответа.

Но это было нужно срочно, и не в копиях, как мне доставили бы те же документы, затребуй я их через Шефа. Я хотел узнать, почему не был найден наехавший на Аркадию водила. И теперь я, пожалуй, знал – потому что за этим стоял умысел, дорогостоящая подготовка и очень недурная техника исполнителей.

И может быть, даже немалый уровень власти тех, кто мог затормозить расследование с самого начала и до его закрытия. Портрет того, кого я разыскивал, стал на один штришок более ясным.

Агентство ИБРИА, или, как его метко окрестил Стерх, возможно, позаимствовав чужую меткость, Прилипала, еще существовало. За два прошедших года даже его адрес не изменился, а это уже говорило о прямо-таки нечеловеческой стабильности. Правда, прошедшие два года оно не очень и процветало, но это было не главное для меня.

Главное – я найду кого-нибудь, кто реально помнит Веточку, а если повезет, то узнаю, чем она занималась, прежде чем ее утопили в Борисовских прудах.

Я внимательно рассмотрел машины на служебной стоянке. Вообще-то в панельном двухкорпусном здании школы обитало, вероятно, великое множество контор. Определить, какие машины принадлежали сотрудникам Прилипалы, а какие прочим гражданам, у меня не было ни малейшей возможности. Но это и не входило в мои намерения.

Я миновал неизменную старушку, похожую на противные, визгливые звуки дешевого радиоприемника, который она слушала, даже не повернув в ее сторону голову. Это было правильной тактикой, она ничего не спросила. В коридоре курящий мужичок пояснил, что Прилипала находится во втором корпусе, что туда нужно пройти по стеклянному коридору и что на втором этаже она занимает левый бывший спортзал.

Последовав этим рекомендациям, я оказался перед довольно симпатичной секретаршей, которая бодро оберегала рабочий режим десятка комнатушек, созданных действительно в спортзале посредством массы простых перегородок, выкрашенных, как на выставках в залах ВДНХ, в разные цвета. Узнав, что я хотел бы поговорить об одной старой сотруднице их агентства, она посмотрела на меня с любопытством, и у меня шевельнулось теплое чувство к ней.

Она была тут из старослужащих и, вероятно, немало знала. И ряд ответов на вопросы, которые меня интересовали, могла хранить в своей хорошенькой, аккуратно причесанной головке. Но также могла сохранить и знание, способное навести на мой след некую банду негодяев, которые расправились бы со мной в мгновение ока. Так что я просто улыбнулся, доверительно похлопал ее по руке, а когда она эту руку не отдернула, попросил впустить к начальнику.