Ты в порядке, я продолжал мысленно повторять про себя, поглощая рашер, ты поправишься, ты вернешься на поле, и все будет хорошо.

Но ее не будет, прошипел тихий голосок в глубине моей головы, и ты знаешь почему.

Яростно вгрызаясь в очередной рашер, я продолжал останавливаться и обдумывать каждое мгновение, проведенное с Шэннон Линч, с того дня, как я нокаутировал ее своим мячом, до того момента, как отослал ее из этой комнаты.

Я полагал, что это был механизм преодоления. Я избегал своих переживаний по поводу предстоящей терапии и перспективы проиграть в чемпионате до 20 лет. Я не мог думать о регби прямо сейчас. Если бы я это сделал, была очень большая вероятность, что у меня случился бы срыв, поэтому я сосредоточился на Шэннон Линч, зацикливаясь на каждой крошечной, незначительной детали, пока не был уверен, что взорвусь.

Что-то не так.

Что-то не так, и ты это знаешь.

Открой свой гребаный разум и думай!

Уронив вилку и нож, я отодвинул поднос и снова потянулся за телефоном. Повторно набирая номер Джоуи, я вцепился в телефон и молился об ответе. Моя тревога разрасталась внутри меня до такой степени, что я не мог думать ни о чем, кроме нее. Когда меня снова встретило его голосовое сообщение, я потерял самообладание.

— Слушай, ублюдок, я знаю, что ты получаешь мои сообщения, так что можешь либо ответить на свой чертов телефон, либо написать мне ответ. Я не остановлюсь, пока не поговорю с ней. Ты меня слышишь? Я не собираюсь уходить нахуй.

— Доброе утро, любимый, — прощебетала мама, входя в мою больничную палату, прерывая односторонний разговор, который я вел с автоответчиком Джоуи Линча. — Как сегодня твой пенис?

Дай мне сил…

— Перезвони мне, — пробормотал я, прежде чем закончить разговор и уставиться на маму.

— Я принесла тебе цветы, — продолжила она, не дожидаясь ответа, ставя букет цветов, понятия не имею, как они называются, на поднос у моей кровати. — Ты был так расстроен. — Улыбаясь, она подошла к моей кровати и стала возиться с одеялами. — Я подумала, это может тебя подбодрить.

— Как там мой пенис? — Вцепившись в простыни вокруг себя, я подтянул их к груди, не веря, что она не стянет их и не проверит сама. — Ты думаешь, это нормально — спрашивать об этом своего сына?

Мама пожала плечами. — Ты бы предпочел, если бы я назвала его Вилли, милый?

Иисус Христос.

— Ну, мне не шесть лет, ма, так что нет, я бы не предпочел этого, — выпалил я, настороженно глядя на нее, когда она зависла у края моей кровати. — И все прекрасно.

Мама прикусила губу. — Ты уверен…

— Я уверен! — рявкнул я, отбрасывая ее руку, когда она, как я и предсказывал, попыталась стянуть с меня одеяло. — Господи, ма, мы уже говорили об этом раньше. Тебе нужно начать уважать мои границы!

Тяжело вздохнув, мама присела на край моей кровати и погладила меня по щеке. — Ты хотя бы покажешься своему отцу? — Она бросила на меня кровоточащий взгляд. — Я так волнуюсь.

— Не о чем беспокоиться, — проворчал я. — Все в порядке. Я в порядке. Мы оба чертовски хороши, ма. Ты же знаешь, я в больнице.

— Да, но…

— Поверь мне, я в порядке. — Я показал ей поднятый большой палец. — Все хорошо, ма.

Мама тяжело вздохнула. — Честно говоря, я не знаю, смогу ли я когда-нибудь доверять еще одному слову, которое слетит с твоих уст. — Она прикусила губу и одарила меня тем ужасающим взглядом раненой матери — тем, который всегда глубоко ранил меня, предназначенным для того, чтобы заставить сына почувствовать себя куском дерьма. — Ты действительно подвел меня, Джонни.

Господи, поверни нож, почему бы тебе…

— Я знаю, мама. Господи. — И я так и сделал. — Мне действительно жаль. — Зная, что она не успокоится, пока я не пойду на компромисс, я выдавил: — Так что, если тебе от этого станет легче, я покажу папе, когда он заглянет.

Мама умиротворенно улыбнулась, и я откинулся на подушки, благодарный за то, что избежал именно этой пули. — Врачи были здесь сегодня утром?

Я кивнул. — Да, они появились первым делом.

Она выжидающе посмотрела на меня. — И что?

— Они отпустят меня домой утром.

— Так скоро?

Я закатил глаза. — Прошло три дня, а у меня не было операции на сердце.

— Я знаю, но… — Беспокойство отразилось на ее лице. — Я думаю, тебе следует остаться еще на несколько дней, любимый. Остальное пойдет тебе только на пользу. — Она наклонилась и погладила меня по щеке. — Ты выглядишь намного более отдохнувшим, чем сейчас. Представь, что могли бы сделать для тебя еще несколько дней?

— Все будет хорошо, — сказал я ей, чувствуя себя дерьмово из-за того, что взвалил ненужный стресс на ее плечи. — Я знаю правила.

— Но ты последуешь за ними? — пробормотала она себе под нос.

— Я не испорчу это, — сказал я ей, глядя прямо в глаза. — Я не буду, ма. Я сделаю постельный режим. Я проведу реабилитацию. Но потом я вернусь.

Ее лицо вытянулось.

Я напряг свой хребет, зная, что не могу поддаться этому щенячьему взгляду.

— Я не думаю, что тебе стоит больше играть, Джонни.

— Я собираюсь играть, ма, — тихо ответил я.

— Нет.

— Да, ма.

— Джонни, пожалуйста.

— Я играю.

— Мне невыносима мысль о том, что тебе снова причинят боль.

— Ма, вот что я собираюсь сделать, — объяснил я, стараясь говорить мягким тоном. — Я знаю, это не то, что ты выбрала бы для меня, но это то, что я выбрал для себя, хорошо? Я хорош, ма. Я лучше, чем хорош. Это то, что я должен был делать в своей жизни. Я не могу не играть, потому что ты боишься, что мне будет больно. — Я пожал плечами. — Это может случиться, когда вы переходите дорогу.

— Но это произошло не при переходе дороги, — парировала мама. — Каждая больничная койка, которую ты когда-либо занимал, а их было больше, чем я могу сосчитать на пальцах двух рук, была прямым результатом твоей игры в регби. — Она покачала головой. — Я не понимаю, почему ты так одержим желанием причинить себе вред.

— Тебе не обязательно понимать, — ответил я, зная, что нет никакого смысла пытаться объяснить это, когда она упорно пыталась помешать мне играть. — Ты просто должна поддержать меня.

— Почему ты не мог заняться гольфом? — Мама зарыдала, уронив голову на руки. — Ты хорош в гольфе, любимый. Или плавание, или теннис?

Я протянул руку и похлопал ее по плечу. — Потому что я игрок в регби.

— О, Джонни…