горизонте. Мы смотрим на все, что так любим, – и ничто в нас не откликается. Красота просто не находит путь к нашим чувствам. Возможно, мы слишком измотаны, слишком напуганы, слишком заперты в себе. Мы будто бы пребываем в оцепенении. Нам нужно снова повернуть ржавый ключ в замочной скважине, выпустить голодных крокодилов, обнажить трещины и, возможно, выплакать все слезы, что у нас есть, отдавшись целительной красоте в ее ликовании и печали, в ее тишине и возможных противоречиях.

Только пробужденные чувства позволят нам увидеть образы, услышать ритмы, почувствовать запах печенья «мадлен», ощутить экзистенциальную сущность красоты – вернуться к тому, что нас радует и будоражит.

Красота искусства и искусство красоты

Некоторые люди чувствуют дождь, другие просто мокнут.

Боб Марли (1945–1981)

Люди размышляли о красоте с древности. Она всегда ассоциировалась с добром и истиной, а еще с триадой истинного, доброго и прекрасного, потому что каждый человек, как считалось, стремится именно к этому. В «Пире» Платона говорится о «первозданной красоте», о сущностной красоте, которая прогрессирует: от прекрасного тела к прекрасным начинаниям, к прекрасному знанию. Предполагалось, что красота естественным образом ведет к истине.

Мы и сегодня говорим о «прекрасной душе», когда трепетное существо несет в себе добро и истину, когда оно смотрит на людей с любовью.

Таким существом была женщина, о которой мне однажды рассказал мой друг. Уже много лет они с этой женщиной приветствуют друг друга при встрече на улице. При этом они ни разу не останавливались, чтобы поговорить. Мой друг уже немолод. Старость и следующее за ним одиночество дают о себе знать: его морщинистое лицо со временем осунулось, а из-под нахмуренных бровей с угрюмой тоской выглядывают глаза. Очевидно, это заметила и незнакомка: однажды она подошла к нему и положила в карман записку со словами «я хочу помочь», приписав номер своего телефона. Какая чуткость и какое мужество – так смело пройти путь от «я» до «мы». Какой прекрасный знак солидарности – предложить в трудную минуту участие. Какая красота в этом жесте, какое самообладание, какое достоинство в этой прекрасной душе.

Красота предстает во множестве обличий и граней. В человеческой душе, в картинах, в звуках скрипки и песнях дрозда, в архитектуре и телах, в скульптурах, в любви и дружбе, в искусно скрученных раковинах улиток, в словах и предложениях, в чувствах, мыслях и стихах, в цветках кабачка, в жизни, в лугах с полевыми цветами или в вечернем сиянии медного цвета.

В 1485 году Сандро Боттичелли написал картину «Рождение Венеры». Обнаженная, высокая, богиня красоты и любви скользит в своей раковине по зеленому морю, над которым, словно маленькие птички, парят розовые цветы. Она движется к золотистому берегу, где Зефир, бог ветра, обнимая богиню утреннего бриза (Ауру), выпускает в нее поток воздуха, раздувая щеки. Венера прикрывается длинным хвостом золотых волос, ее правая рука целомудренно лежит на одной груди, пока другая остается открытой. На берегу богиня весны (Гора) ждет красавицу с драгоценным, искусно сшитым плащом, в который облачится богиня, когда придет в этот мир.

Художник эпохи Возрождения придал Венере архетипический образ красоты, в котором – Боттичелли был мужчиной и имел свои фантазии о красоте – соединились невинность и женское умение обольщать. Картина, в которой аллегория и телесность находятся в полной гармонии, раскрывая неискупимую мечту о рае.

«Можно поклясться, – писал поэт Анджело Полициано, современник Боттичелли, – что богиня действительно вышла из волн… и что когда ее святая, божественная ножка касается песка, он покрывается травами и цветами».

Красота как обещание, как начало блаженства. Она продолжает завораживать нас и сегодня, будь то картина Боттичелли или ликующая мишура на оконной раме.

Красота не всегда игрива и романтична. Иногда она проявляется в феодальной мощи королевских дворцов или католических церквей, иногда – в нежной, тихой чистоте неприметных или даже громоздких зданий. Иногда это фасад, иногда – трогательная правда. Мы говорим о красоте бурно пенящихся волн моря, сладостно тихой долины, сюиты Баха, фильма, лица, математического уравнения, фресок Фрагонара.

Я смотрю на мерцающую голубую стрекозу, парящую над тихим летним озером, или на маленький кустик рододендрона на могиле моего мужа. Красота, которая утешает, иногда нежна, иногда импульсивна, иногда триумфальна, иногда скромна.

Церковные украшения радуют пышностью и орнаментом, драгоценным золотом и витиеватой резьбой – и мы говорим, что это красиво. Но также есть, например, зеленая девятисотлетняя китайская чаша (знаменитая чаша Ру – сейчас она, вероятно, выставлена в Зеленом своде), которая глубоко трогает зрителя своей абсолютной простотой. Она не предназначена для того, чтобы произвести на кого-либо впечатление, обратить кого-либо в свою веру, кого-либо убедить. Она просто есть. Она прекрасна. Прекрасна в своей глубокой мудрости. Возможно, она ошеломляет нас даже больше, чем блеск и роскошь иных шедевров.

В картинах, как и в книгах, красота зачастую кроется в пустоте: в незакрашенных промежутках и непрописанных сценах, позволяющих воображению зрителя обогатить себя и заполнить.

Иногда штрих – это просто штрих. Но что, если штрих красив? Бежит ли он прямо или колеблется, ложится ли на бумагу гладко или морщинисто? Насколько интимно, насколько внимательно должна быть проведена линия, чтобы избежать банальности, достучаться до людей, которые на нее смотрят, тронуть их, вызвать у них новые ассоциации, заставить задуматься? Когда штрих выражает движение, направление, волю, надежду? Некоторым удается прочувствовать штриховку, увидеть фигуру в мазке, распознать в нем жизнь, необычность, уникальность. Пораженные, они в удивлении застывают перед картиной. Потому что линия на картине прекрасна.

Иоганн Иоахим Винкельман, знаменитый археолог, ученый-искусствовед и писатель, оказавший в XVIII веке существенное влияние на представление о красоте, говорил о «благородной простоте» и «спокойном величии», описывая красоту античных скульптур. Он также утверждал, что чем белее мраморные скульптуры, тем они прекраснее. Уже позже выяснилось, что в древности эти скульптуры раскрашивались. В 2003 году в Глиптотеке в Мюнхене была открыта великолепная выставка, получившая название «Разноцветные боги». Красочные копии античных скульптур пошатнули наше привычное представление о красоте. Смотря на ярко раскрашенного лучника, я подумала, что концепция выставки – это какая-то провокация, уловка, ведь прежде я не слышала об античной полихромии. Придерживаясь диктата благородного белого цвета Винкельмана, я не находила красочные фигуры красивыми. Я беспомощно стояла перед ними. Мне приходилось подолгу смотреть на них, чтобы изменить способ видения и примириться с новым представлением о многоцветном древнем мире.

Видение, как мы еще узнаем, всегда связано с культурным кодом, с нашей привычной системой отсчета. Это заставляет нас снова и снова возвращаться все к тому же вопросу: что такое красота?

Сегодня в интернете можно найти «тесты на красоту» человеческих лиц, использующие для определения красоты программы морфинга. Некоторые из них