и чувствительна, чтобы осязать и распознавать красоту? Может, я просто не могу впустить в себя ее благодать?

Иногда я чувствую себя подавленной пафосом красоты и тоскую по ее однообразию: по плоской, сухой земле без поэтических холмов или могучих гор, по пасмурному небу или мокрому серому полю. В такие дни я хочу гулять по тихим улицам с маленькими простыми домами, а не заходить в богато украшенные, гордые церкви. Я хочу слышать дрозда или петуха, а не симфонию с большим количеством духовых. Не ищите красоту в том, от чего захватывает дух, – ищите ее в том, что позволяет дышать.

Конечно, когда пишешь о красоте, в текст закрадываются и тоска, и счастье. Иногда мы почти готовы поверить, что красота означает счастье или, как сказал Стендаль, указывает путь к нему.

Счастье так же мимолетно, как и красота. Оно – моментальный снимок. Вы должны уметь сохранять в себе ощущение счастья до тех пор, пока оно вам не понадобится. Накапливайте его в себе, как это делают сурки или ежи, когда набирают жировые отложения для спячки. Используйте его экономно. Ежи, например, обычно делают около 40–50 вдохов в минуту, но во время спячки, в холоде, обходятся одним-двумя в минуту. Температура их тела падает с 36 градусов Цельсия до 1–8 градусов, а сердце бьется не двести, а всего пять раз в минуту.

Красота часто заставляет меня нервничать именно потому, что в этот момент я будто бы чувствую обязанность быть счастливой. Но это не так.

Как часто я сидела и плакала у своего нью-йоркского окна, потому что вид из него был такой красивый, а я – так одинока. Солнце медного цвета висело над Гудзоном и заставляло воду блестеть, а меня словно лишили света, потому что мой любимый человек покинул меня.

Многоцветное буйство роз на моем балконе то радует меня, то печалит. Красота, увиденная в одиночестве, обнажает его своим светом, позволяя тоске, прекрасной печальной тоске, расцвести.

Как велика была боль, когда впервые после смерти мужа я проехала на велосипеде вдоль Штарнбергер-Зе и вдруг всем нутром осознала, что он никогда больше не проедет со мной по этому маршруту. Противоречие между сияющей красотой озера с возвышающимися вдали Альпами и мрачной мыслью «больше никогда» казалось мне почти неразрешимым. Плача, я спустилась к берегу и продолжила путь. Одна, с тягостным чувством одиночества.

Цветущая весна

Вся красота – это печаль.

Кристофер Пламмер (1929–2021)

Иногда красота заставляет грустить без всякой видимой причины. Просто потому, что то, что вы видите, читаете или слышите, так прекрасно. Просто потому что у меня болит сердце, когда я смотрю на это. Просто потому что светящиеся вечерние облака вселяют в меня непонятное чувство жизнерадостности и недостижимости. А потом вместе с красотой в мою душу проникает меланхолия, которая так же очаровывает, как и тревожит, и тогда печаль и утешение лежат вместе, подобно нежно обнимающей друг друга паре.

Обилие красоты заставляет нас с грустью осознать, чего действительно не хватает в мире: воображения, желания, ароматов, цветов, сияния, нежности, пробуждения. Красота – это стимуляция наших чувств.

Без живости – вечная зима. Как в сказке Оскара Уайльда об эгоистичном великане, который после долгого отсутствия возвращается домой и запрещает соседским детям играть в своем прекрасном саду. Но они были так счастливы, находясь там среди множества полевых цветов и двенадцати персиковых деревьев, на которых пели маленькие птички!

«Мой сад – это мой сад!» – крикнул великан, окружил его высокой стеной и повесил на ней большой предупреждающий знак: «Нарушители будут преследоваться по закону».

Когда наступила весна, повсюду зазеленела трава и распустились почки. Запели птицы, деревья покрылись листвой, и только из сада эгоистичного великана не уходили зима и мороз. Потребовалось время, чтобы великан понял, что ему нужно разрушить стену и впустить в свой сад жизнь, чтобы спастись от вечной зимы.

Несколько лет назад международная группа исследователей провела опрос: людей спрашивали, в чем они видят пользу природы. Чаще всего респонденты отвечали, что видят ее в красоте.

В книге «Вот где мы встречаемся» Джон Бергер рассказывает историю о человеке, который раз в год раздает сотни мешочков с семенами цветов «нуждающимся». Домам престарелых, детским домам, приемным покоям – чтобы в местах, где больше ничего не цветет, появились цветы. «Я знаю, что мир от этого лучше не станет, – говорит он, – но с этого по крайней мере можно начать».

Бутоны гвоздики на моем балконе только-только начали раскрываться, и оранжевые головки цветов колышутся на солнце и ветру.

Улыбка Моны Лизы

Красота – одно из самых противоречивых и в то же время непререкаемых понятий в европейской культуре.

Конрад Пауль Лиссманн (р. 1953)

Раз за разом понятие красоты овладевало умами философов. Сбивало с пути и заводило в непроходимые дебри. Писатели, музыканты, поэты и художники со времен Античности и до наших дней посвящали себя ей. Греческие легенды и немецкие сказки рассказывали о трагедиях, в которых красота влекла за собой войну (миф о Елене) или подстрекала к убийству (сказка о Белоснежке).

«Зеркальце, зеркальце на стене,Кто здесь всех красивей в нашей стране?»

Сказки – не реальность, в них есть четкие ответы:

«Вы, госпожа королева, красивы собой,Но Снегурочка в тысячу раз богаче красой!» [2]

Но реальность нашей культурной истории и жизни не может ответить на вопрос о красоте – или дает на него столько ответов, что он продолжает оставаться неразгаданной чудесной загадкой. «Я не знаю, что такое красота», – сказал Альбрехт Дюрер.

Снова и снова люди пытались лишить красоту секрета, похитить ее. Как часто они старались разгадать неприветливое улыбающееся лицо Моны Лизы? Это не картина, которую нужно смаковать с наслаждением, – это вызов. Она никогда не испытывала недостатка в интерпретаторах. Одни утверждали, что женщина оплакивает потерянного ребенка; по мнению других, она беременна и улыбается в предвкушении материнства. Врачи со всего мира предлагали свои объяснения картины. Они подозревали, что натурщица была глухой, страдала желудочными болями, бронхиальной астмой, односторонним параличом лица или артеросклерозом. Французский искусствовед Андре Шастель убежден, что Леонардо да Винчи, который, среди прочего, был анатомом, вложил в эту улыбку свои знания о работе лицевых мышц.

Другие называли ее работой дьявола. Один английский критик писал, что «Мона Лиза» – одна из самых эффектных, самых развратных картин из когда-либо написанных, воплощение всего зла, которое художник был способен придумать и заключить в самую привлекательную форму из возможных.

Исследователи красоты и мыслители никогда не могли прийти к единому мнению о красоте. Они тосковали по ней, искали ее и восставали против нее. Они хотели увековечить ее или уничтожить, ухаживали за ней или презирали ее как декоративную версию страданий реального мира.

Люди всегда