ничуточки не покоробило! Хотя все четыре месяца, как он живет со своей коротконогой губастой мартышкой, меня бесили его еженедельные предсубботние приглашения прогуляться в выходной по городу. Ладно бы он ушел от нас к своим родичам, а то в мужья к страшилке подписался. Да еще ее Мажорчика — так я обозвала беззубого шестилетнего папикова пасынка — со мной на встречи притащить норовил. Наивный, верил, что мы подружимся. А на кой мне подруживаться с визгливым восторженным очкариком, который моего и Витюшкиного отца называет папой. С придыханием и дебильной ластиковой улыбкой при мне затягивает: «Па-па…» — и дергает его за руку.

Если он сынок, то я, простите, кто? Противно до тошноты. Я не собираюсь, как сердобольный романтичный папашка, жалеть уродов за то, что им «одиноко в доме без мужчины». Так, должно быть, кикимора его ему в уши дула. На что он и подсел. А мне по барабану их личная ущербность — убогих много, а семья должна быть одна!

Но бог с ними и со всеми их новосемейными заморочками. Ведь даже не с ним прежним, родным и смешным, мне уже хотелось прогуляться по вечерней воскресной набережной. Так бы — провожать примороженных чаек, ловить снег губами, подскользнуться на ровном месте и чтобы не папина, а другая рука подхватила и удержала…

Еще нужно было учить уроки и выглядеть нормальной. Только я было собралась, как входная дверь счастливо распахнулась, и радостно взвыл Витюшка:

— Защитился! Дуреха, шампанское пить будем? — он пританцовывал, слегка пьяненький, и щедро пытался всучить мне два «огнетушителя».

— Поздравляю! — я и забыла, что у него сегодня защита, хотя он нас с мамой жуть как достал своей подготовкой. — Но, может быть, дождемся всех?!

Я бросилась к братцу на шею и неожиданно почувствовала его страшно взрослым и сильным. Он обнял меня и закружил. Даже Фрэдушка начал подпрыгивать, мне завидуя. Но дотянуться до Витюшкиной шеи он никак не мог и, сообразив, начал лапами виснуть на моих послушно летящих ногах. Должно быть, пытался вернуть на грешную землю.

Чудеса

Вечером и мама вернулась радостной, и папа, растерянный какой-то и виноватый, с детективом приплелся. И Фрэд счастливым был. Всем навязывал свои лапы, облизывал, метался, придумывая знаки внимания. И, чувствуя отклики всей семьи, вдруг угомонился, верблюжьей походкой побрел в свое облюбованное кресло. Там улегся на спину и, нервно откинув усталую голову, заснул. А во сне смеялся. Прямо-таки хохотал. С ним такое бывает. А еще бывает, он стонет во сне. Всхлипывает, как настоящий нервный человек.

Папик, отхлебывая неостывший чай, виновато признался, что в его конструкторском бюро грядет сокращение. И он — один из первых претендентов на вылет. Мама изменилась в лице, но ни слова не проронила. Мне показалось, что жизнь опять треснула. Но Витюшка неожиданно нас спас.

— Кстати, послезавтра я уезжаю, — невзначай как бы проронил он.

— Куда? — уже по-другому забеспокоилась мама.

— В Москву. Там работа наклевывается нормальная.

— И что же в твоем понимании нормальная работа? — занудно поинтересовался папа.

— Устроюсь, расскажу. За чай спасибо.

Он поставил в раковину чашку, прихватил со стола зефиринку и направился к выходу.

Через день Виктор уехал. А спустя месяц передал через друга нам подарки. Маме духи малюсенькие, но французские, папе какую-то громоздкую книгу, а мне — супер! — сотик!

Здорово, конечно. Но любая радость растворяется во времени. И то, что мы в большом доме остались с мамой и Фрэдиной втроем, все-таки угнетало.

Пустота давила. Однообразие затягивало. А когда пришло лето, и вовсе навалилось безделие. Я от скуки начала встречаться с Диманом. Так, для приличия. Чтобы, болтая с девчонками, быть в теме. А ночами вспоминала о Тоне. О ком в это время думали мама и Фрэд, не знаю. Но всхлипывали мы то синхронно, то поочередно. Ночами в доме расцветала тоска. Хорошо, что хоть в скаутский лагерь намечалась поездка.

Накануне мы с мамой сделали вылазку на рынок. Прикупили мне новый спортивный костюм, кроссовки. И по мелочам: фонарик, пленку для фотоаппарата, жратву на первый случай. С вечера я упаковала рюкзак и улеглась перед телеком. И спать хотелось, и не засыпалось. Я со страхом думала о том, как бы не сорваться в лагере, не нахамить по дури Аньке. Все-таки дружим с первого класса. И не виновата она, что Антоха начал бегать за ней. Я медитировала на всепрощение, а Фрэдина, свернувшийся калачиком у меня в ногах, таращил глаза то на меня, то на экран. Звук я отключила, чтобы не отвлекал, а на видеоряде особо не сосредотачивалась. Похоже, начала дремать. Но не успела совсем утонуть, как дикий собачий визг вернул меня в ночную реальность родной квартиры. Фрэд сорвался с места и метнулся в соседнюю комнату, продолжая истошно визжать. Мама, заработавшаяся за компьютером, испугалась всерьез.

— Тебе что-то страшное приснилось, малыш? — ласково спросила она, одной рукой поглаживая дрожащего Фрэдушку, а другой — придерживая на лету пойманный монитор. Пес, когда бежал, зацепил провода. И если бы не мамина сиюсекундная реакция, то прощай персональный.

— Мам, он не спал. Он смотрел телек, а там неожиданно вампир появился. Его-то он и испугался, — объяснила я. Мы все втроем, не сговариваясь, расхохотались. Мой удивительный пес в очередной раз обнаружил свою добродушную природу.

Провожая меня в лагерь, уже при входе в автобус, мама призналась, что собиралась в мое отсутствие отдать Фрэдушку в добрые руки. Но, познакомившись с его взаимоотношениями с вампирами, поняла, что для такой тонкой натуры не найдет достойных рук. И она начала осваивать второй этап собачьей дрессуры. Последовательно, изо дня в день посвящая псу два часа, чтобы только он развивался.

А лагерь был так себе. До последней ночи. Но десять дней моей жизни были спасены хитрючей игрой. И не я вовсе ее затеяла. Так сложилось. Каждый вечер на дискотеку мы ходили с Димкой. Я чувствовала себя с ним вполне, потому что Диман оказался очень спортивным и находчивым. В соревнованиях срывал первые призы. К нему даже многие девчонки начали клеиться. А веники полынные вместо цветов он дарил мне. Ну, нравится мне ее горечь. Диман коренастый и кареглазый. Он