class="p1">— Не успел. Мам, — заторопился и Уильям, — Кристоферу нужна помощь.

Женщина тут же перевела взгляд на Кристофера и начала его разглядывать.

— Ох ты ж, батюшки! Что же с тобой случилось? — она схватилась за голову, тем самым показывая своё удивление.

— Упал неудачно… — неуверенно соврал Крис. — Родители волноваться будут, вот Уильям и решил помочь…

— Да, Уильям у нас мальчик добрый, в любой ситуации придёт на помощь! — заулыбалась женщина. — Ну что же, проходи, сейчас чаю налью и обработаю всё.

Она вновь скрылась за углом. Уильям по стенке повёл Криса туда же. В той части оказалась едва уютная гостиная с большим тёмным шкафом, жёлтым диваном и круглым столиком. Как раз с него мать что-то в спешке неряшливо убирала в коробку, а потом унесла куда-то, нервно бросив через плечо:

— Проходите, мальчики!

Уильям, как ни в чём не бывало, прошёл в гостиную и уселся на диван. Крис за ним.

— Прости за нескромный вопрос, но у тебя мамка такая нервная, ещё и эта коробка. Что там такого запретного в ней? — тихо обратился Крис к Уильяму.

— Ничего особенного, там хранятся мои старые капли и таблетки.

— Старые? На кой хрен она их хранит? Ты чем-то болен?

Уильям чуть напрягся.

— Болел. В районе пяти лет у меня началась глаукома. Мама старалась вылечить меня, но всё тщетно. К десяти годам я прошел через все стадии и ослеп.

— Так ты не всегда был… ну… таким?.. Теперь стало понятнее, почему тебе одобрили обучение в обычной школе.

— Мы с мамой много лет этого добивались, и они наконец одобрили.

Кристофер ненадолго задумался.

— Глаукома разве лечится?

Уильям кивнул.

— Не до конца, но лечится. Мама покупала мне дорогие и довольно мощные препараты наподобие Нафазолина, Тетризолина, Инданазолина… — Уильям на удивление помнил названия всех капель наизусть, потому что с самого детства заучивал их и пугал ребят со двора сложными словами.

— Подожди, вы совсем не ходили на лазер или операции?

— После народных методов мама наконец отвела меня к врачу, но он сказал, что делать операцию уже поздно и…

Кристофер смутился, перебил:

— И все капли, которые ты назвал, — это сосудосуживающие препараты, насколько мне известно. Они нарушают кровоток и могут быть тебе противопоказаны. Вы серьезно занимались самолечением?! Твоя мать совсем тебя не любит? Ты вообще уверен, что она хотела тебя вылечить?

Уильям тут же изменился в лице, стал раздражённее.

— Я серьезно начал верить в твои умственные способности, но сейчас всё ушло к нулю. Ещё что-то подобное скажешь — отведу к тем придуркам или сам тебя изобью.

— Ладно, с последним, может, я и переборщил, но в остальном прав. Какой нормальный родитель станет лечить своего ребёнка с таким тяжёлым заболеванием народными методами и не консультироваться с врачом? — не услышав ответа, Кристофер просто бросил напоследок «проехали» и замолчал. Хотя свои рассуждения он считал вполне логичными, ссориться по такому поводу с Уильямом не хотел. Да и всё-таки не его это дело.

Через пару минут в гостиную зашла мать Уильяма с подносом в руках, на котором стояло три кружки зелёного чая и уже совсем другая аптечка. Она поставила поднос на стол, а сама села на табуретку напротив Кристофера, положила аптечку на колени и начала обрабатывать раны: сначала залила перекисью водорода, порошковым антисептиком и напоследок зелёнкой. Всё это время парень сидел и рассматривал аптечку, вспоминая, что, по словам Уильяма, была другая. А когда все приступили к чаю, Уильям умудрился влезть пальцами в кипяток и обжечься, пока искал кружку.

— Ну что ж ты так неаккуратно? Всегда же знал и рассчитывал, где что стоит, — то ли ругая, то ли жалея, причитала его мать. Уильям сразу пошел в ванную, а мать в это время взглянула на Кристофера. — А мама волноваться не будет? Поздно уже. Тебе домой, может, пора? — как бы ненавязчиво спросила она.

Крис же, в свою очередь, отлип от кружки, из которой не сделал ни глотка, поставил на стол и кивнул, чувствуя, что ему здесь не рады.

В коридоре он пересёкся с Уильямом.

— Уже уходишь? — удивился Уилл.

— Домой пора, мама волнуется там уже… — он как бы невзначай глянул на мать Уильяма, обулся, похлопал нового друга по плечу и ушёл.

Глава 9

Кошмар Уильяма № 2

Я проснулся на сцене. Зрительный зал мне был очень хорошо знаком. В детстве мы с мамой часто приходили сюда посмотреть на разные танцы души, Контемп*. Каждый раз на сцене были новые люди, каждый из которых выражал свою эмоцию: гнев, грусть, радость, отчаяние, страх. И я очень любил на это смотреть. Даже после десяти, когда уже ослеп, я продолжал сюда ходить, слушать тревожную музыку и представлять эмоциональные всплески актёров.

Сейчас на сцене был я, а это значит, что настала моя очередь выплеснуть эмоции. Но какие? Я чувствовал всего по чуть-чуть: тревожность, недоумение, гнев. Ни в зале, ни рядом никого не было. Внезапно свет погас, а все прожекторы, которые остались, указали на меня. Включилась какая-то странная, я бы даже так сказал, современная версия «Лунной сонаты», более тревожная и менее тоскливая к середине. Моё тело непроизвольно упало на колени, руки поднялись по самые плечи и плавно начали что-то показывать. Дальше всё было резвее: спокойствие и недоумение переходило в судорожную тревогу, а потом и в гнев. С каждой показанной в танце эмоцией мне становилось легче. Мне хотелось кричать, будто я и вправду нуждался в неотъемлемой помощи. Такой танец, по ощущениям, был намного прогрессивнее уймы сеансов с психологом. Именно этого мне как будто всегда и не хватало. У меня никогда не было друзей и должного внимания. Сейчас с помощью этого танца я отпускал все обиды, накопленные за жизнь, и мне вправду становилось легче.

*КОНТЕМПорари — современный сценический танец, включающий в себя самые различные направления и техники.

Потом, под конец, под затихающую музыку, вместо бурных оваций я услышал лишь странный, противно скрипящий звук сверху. Я поднял голову, и в то же время на меня посыпалось чрезмерное количество битого стекла. Оно ранило мне руки и ноги, шею и грудь, спину, а главное, глаза. В оба глаза попали большие куски стекла, из-за которых я мгновенно ослеп. Даже в такой момент я не мог закричать, как будто онемел. У меня оставались лишь израненные конечности и эмоции, много эмоций. Я, конечно, мог выразить все их в том танце, но не стал.

Вдруг из зала послышалось