– Чушь! Я не верю в ненависть в белых перчатках. Еслиуж ненавидеть… так ненавидеть! Чтоб клочья летели! – сказала Зуби снегодованием.

– Видишь, Зуби, какие мы с тобой разные. А я вот вообщене верю в продуктивность такого чувства, как ненависть, – отвечалСарданапал.

Пожизненно-посмертный глава Тибидохса достал золотой зажим иаккуратно закрепил им свои бунтующие усы. Усам не терпелось разобраться смедлительной, но сильной бородой, которая мирно дремала, обвив академику шею.

Зубодериха фыркнула. Ее глаза под выпуклыми стеклами сердитоблеснули. Маленькая дамочка в пончо похожа была в этот миг на задиристоговоробья.

Сарданапал примирительно коснулся ее локтя.

– Зуби, я вижу, что не убедил тебя. Это извечный спортемных и светлых магов. Каждой стороне есть что положить на весы… Однако мневсю ночь работать. Книги отчетности Тибидохса в кошмарном, запущенномсостоянии.

– Правда? – не поверила Зуби.

Сарданапал задумчиво посмотрел на щеголевато загнутый крайсвоей туфли. В персидском и мидийском царствах туфли носили именно такие, иглава Тибидохса был почему-то уверен, что рано или поздно мода вернется. Мода –это бегающий по комнате контуженный псих. Догнать его невозможно, но еслиспокойно стоять на месте, то рано или поздно он сам на тебя налетит.

– Видишь ли, Зуби, обычно я полагался на заговоренноеперо. Оно само вело все книги. Но сейчас мне кажется, что лучше всеперепроверить. Меди… простите… доцент Горгонова, вы не откажетесьпомочь? – попросил академик.

– Доцент Горгонова не откажется! И не вижу, что здесьсмешного? – холодно сказала Медузия, заметив, что губы у Зуби вытянулись вязвительную ниточку.

Когда остальные преподаватели разошлись, академик и Медузиядолго молчали. Без слов они порой понимали друг друга лучше, чем со словами.Слова, если разобраться, прыгающие мячики в руках у жонглера. В общении людейдействительно близких слова скорее затуманивают смысл, чем помогают что-топрояснить.

– Ты ведь знал Зербагана прежде? – спросиланаконец Меди.

В мире нет ничего моложе старой любви. В присутствии другихпреподавателей Медузия старалась называть Сарданапала на «вы». Сейчас, однако,такая необходимость отпала.

– Да, знал. Видел его за заседании предварительнойкомиссии, когда летал на Лысую Гору, – подтвердил академик.

– Это было недавно. А до того? Вспомни!

– Зербаган не из тех, кто любит общество. Я тоже, какты знаешь, кабинетный червь. Хотя лет двести назад, кажется, мы встречались вМагществе… Совсем мельком встречались, на уровне: «Вась-вась! Очень приятно! Ая вообще-то уже ухожу!»

– И он уже тогда был с посохом?

– Кажется, да… Он всегда с посохом. Точно… он пожималмне руку, а в другой у него был посох, – рассеянно сказал академик.

По волнообразному колебанию его бороды заметно было, чтоСарданапал думает уже о чем-то ином.

– Перстень… он и тогда уже был без камня, –вспомнил вдруг он.

Когда человек достигает своего потолка, он ударяется об негои падает вниз.

Печальная истина

Когда кто-то постучал в стекло, первой мыслью Тани было, чтоприлетел купидончик. Не отрываясь от конспектов, она привычно зачерпнула полнуюгорсть печенья и дернула раму, собираясь произвести обмен. Ее оглушил страшныйрев. За окном на новом громадном пылесосе, похожем на широкое хромированноеведро, восседал Баб-Ягун. Мощная, едва ли не в ногу толщиной, труба пылесосабыла направлена вниз.

– Тук-тук! К вам можно? Это я, почтальон, привез костина бульон! – воскликнул он жизнерадостно.

– Привет, Ягун! – сказала Таня.

Играющий комментатор наклонил голову и проницательнопосмотрел на нее.

– И это все, чего я удостоился? Жалкого формальногопривета? Картина Репина «Не ждали»? – поинтересовался он не без ехидства.

– Я готовлюсь к экзамену!

– А, ну да! Экзамен у тебя как состояние души или каквечный насморк. У всех бывает, но не у всех проходит!.. Некоторые люди вечноходят с салфеточками, сморкаются в них, а потом забывают где попало, какПопугаева.

– При чем здесь я?

– Да ни при чем. Не перестанешь ботанеть, станешьШурасиком в юбке.

– Хорошего же ты обо мне мнения! И вообще: мне нравитсяШурасик! – с обидой сказала Таня.

Ягун как обычно не полез за словом в карман.

– И мне, вообрази, Шурасик нравится! Но одно делонравиться, а совсем другое быть похожим. Вот мне слон, к примеру, нравится.Разве из этого следует, что я мечтаю быть похожим на слона?

Шар сам подставился, чтобы влететь в лузу.

– Ты и так на слона похож! – сказала Таня,протягивая между Ягуном и слоном связующую нить.

Уши у Ягуна торчали так же, как в детстве, и так же рубиновопунцовели, когда сквозь них просвечивало солнце. Как в тот первый день вквартире дяди Германа, когда Таня ощущала себя самым несчастным человеком вмире… День, когда начались чудеса!

– Да, уши у меня козырные! Завидуешь – так и скажи! Ачто у нас тут? Приблудившиеся калории? Подкормка для сирот с крылышками?..Нет-нет, не убирай! Оставлю себе на черный день! – засуетился Ягун.

Вскинув трубу, он ловко впылесосил с Таниной ладони печенье.Тетради белыми растрепанными птицами вспорхнули со стола и отправились в нутропылесоса вслед за покрывалом с кровати.

Это был уже явный перебор. Труба забилась, и, силясьпроглотить ком, пылесос стал сипеть и кашлять, как подавившаяся лошадь.

– Это тоже на черный день? – хмуро спросила Таня.

Ягун замотал головой:

– Я не виноват! Он сам зацапал! Я его нравственнопорицаю! Нет, ну каков у меня пылесосище! Просто зверь, да? Летаю и словно ужев рай попал! Спецзаказ магробополитена! Представляешь, сколько в нем ватт?

– Так там еще и вата? Жуть какая! – легкомысленносказала Таня.