Сестра Докин ухмыльнулась.

– Ну-ну, такие реплики не в твоем стиле! Если не поостережешься, превратишься, как я, – в гибрид дракона в юбке и придворного шута.

– Бывает и похуже, – усмехнулась Онор, и лицо ее вдруг вспыхнуло искренней радостью. – Ох, Салли, дорогая, как же я рада тебя видеть! А я все гадала, кто это обо мне вспомнил, да еще притащился в эту глухомань.

– Просто ты не была ни на одном из наших сборищ. Вот я и заволновалась: как ты, где ты.

– Не люблю копаться в прошлом.

– А с кем-нибудь с пятнадцатой базы не пыталась связаться?

– А почему ты спросила? – встревожилась Онор.

– О, просто так… Впрочем, прежде чем перебраться с Северного побережья в Ньюкасл, мне довелось ухаживать за одним парнем, твоим бывшим пациентом из барака «Икс».

Сестра Лангтри почувствовала, как по коже иголками пробежал озноб, и, едва шевеля пересохшими губами, спросила:

– За кем?

– За Мэтом Сойером. Его слепота объяснялась не психическим заболеванием.

– Я это знала. Что же было причиной?

– Обширная опухоль мозговой оболочки – менингиома – сдавливала зрительные нервы, – но в больницу Северного побережья он попал по причине субарахноидального кровоизлияния.

Сестра Лангтри тяжело вздохнула.

– Значит, он умер.

– Бедняга впал в кому, а через неделю скончался: тихо, без мучений, так и не придя в сознание. Жалко его семью. У него чудесные девочки и славная жена.

– Да, жалко, – безжизненным голосом проговорила Онор.

Повисла тишина, похожая на ту, которой провожают людей, чей суетный земной путь уже завершен и кому предстоит встреча с Создателем. Сестра Лангтри подумала о жене Мэта: как она держалась, когда узнала о слепоте мужа? И как приняли это дети? Понимала ли миссис Сойер, что причина слепоты в чем-то другом, более зловещем? Конечно, подозревала, если фотограф верно передал выражение ее глаз на той карточке, что всегда стояла на шкафчике Мэта.

«Земля тебе пухом, дорогой Мэт. Долгая битва закончилась», – подумала Онор и обратилась к Салли:

– Что заставило тебя переехать с Северного побережья в Ньюкасл?

– Причина – мой отец, – горестно вздохнула сестра Докин. – У него атеросклероз, и мне пришлось сегодня утром положить его в больницу.

– Так он сейчас здесь?

– Да. Мне очень не хотелось, я пыталась этого избежать, поверь: даже перебралась домой в Ньюкасл в надежде, что справлюсь, – но маме уже далеко за семьдесят, она не может то и дело менять отцу штаны, когда обмочится, или удерживать дома, если ему взбредет в голову отправиться к бакалейщику нагишом. Я могла бы обойтись своими силами, но для этого пришлось бы уйти с работы, а содержать стариков, кроме меня, некому: я у них единственная, да старая дева к тому же. Увы, нет у меня мужа, на которого можно было бы положиться.

– Не беспокойся, твоему отцу здесь будет хорошо, – сказала сестра Лангтри твердым, уверенным тоном. – Мы с пожилыми пациентами, а их у нас много, обращаемся заботливо. Я буду постоянно к нему заходить. Значит, так ты меня нашла?

– Нет. Я думала, что ты в «Каллан-Парке», и хотела устроить отца туда, даже поговорила со старшей сестрой – слава богу, к нам, коллегам, совсем другое отношение. От нее я и узнала, что ты здесь. Она сразу тебя вспомнила: ведь не каждый день медсестры с твоим опытом ищут работу в психушках, да еще санитарками. Можешь себе представить, как я обрадовалась, узнав, что ты в Мориссете. Будто прямо мне на голову просыпалась манна небесная. Я весь день тут околачиваюсь. Ваша старшая предложила вызвать тебя из отделения, но я не захотела. К тому же я страшная трусиха. Господи, лучше бы мне вовсе не возвращаться сегодня домой, чтобы не видеть лица моей бедной старенькой мамы… – Салли Докин помолчала, но тотчас справилась с собой. – Словом, я решила отложить тягостную сцену на несколько часов и явилась сюда, поплакать у тебя на плече. И вот я здесь.

– Я всегда тебе рада, Салли, сама знаешь. Мне ведь тоже случалось рыдать у тебя на плече.

– Да, было дело, – оживилась та. – А все эта чертова Педдер, маленькая дрянь!

– Интересно, как она… Хотя вряд ли ты знаешь.

– Понятия не имею, и больше того: знать не хочу. О, готова поспорить на все, что заработаю за год: уже выскочила замуж. Такие, как она, не созданы, чтобы работать ради куска хлеба.

– Тогда будем надеяться, что ее муж, кем бы он ни был, хорошо обеспечен и по природе своей сангвиник.

– Да. – Салли помолчала, словно раздумывала, стоит ли говорить то, о чем собиралась, и наконец решилась. – Вообще-то, Онор, отец не единственная причина, почему я хотела тебя видеть. Узнав, что ты здесь, я вдруг вот о чем подумала… Ты, случайно, не читаешь газеты, что выходят в Ньюкасле?

Онор озадаченно посмотрела на нее и насторожилась.

– Нет.

Салли Докин кивнула.

– Ну конечно, я так и предположила: ты ведь не девушка из долины Хантера и вести из Ньюкасла до тебя не доходят, потому что иначе, мне кажется, тебя бы здесь уже не было.

Онор густо покраснела и выпрямилась, приняв такой гордый, неприступный вид, что Салли едва не передумала продолжать.

– В прежние дни, на пятнадцатой базе, я видела, что ты любишь Майкла Уилсона, и, должна признаться, ожидала, что вы с ним будете вместе после войны, но когда прочла ту историю в газете, поняла: у вас ничего не вышло. Узнав, где ты, я решила, что ты обосновалась неподалеку от него в надежде на случайную встречу или собиралась увидеться с ним, когда все утрясется… Онор, ты ведь понятия не имеешь, к чему я клоню, верно?

– Да, – непослушными губами прошептала та.

Салли Докин не смешалась, не отступила: за долгие годы ей слишком часто приходилось бывать в подобном положении, чтобы теперь идти на попятный, – и свой долг исполнила с бесконечной добротой, пониманием и прямотой.

– Моя дорогая, Майкл Уилсон погиб больше четырех месяцев назад.

Лицо Онор Лангтри превратилось в белую маску: застыло и сделалось пустым, безжизненным.

– Я не любительница сплетен и говорю это тебе не для того, чтобы посмотреть, как ты страдаешь, – продолжила Салли. – И мне когда-то было столько же лет, сколько тебе сейчас, а потому я хорошо понимаю, что ты чувствуешь. Надежда подчас преподносит нам такие сюрпризы, что самое лучшее, что можно сделать для близкого человека, – это убить в нем бессмысленную надежду. Вот я и решила: если сказать тебе сейчас, то, возможно, ты захочешь распорядиться своей жизнью по-другому, пока не стало слишком поздно и одиночество не въелось в душу навсегда, как это случилось со мной. И лучше уж ты узнаешь об этом от меня, чем лет через пять от какой-нибудь торговки в Мейтленде.

– Его убил Бенедикт, – бесцветным голосом произнесла Онор.