Тот в ужасе вопит, пытаясь руками укрыть голову от камней и веток, рассекающих кожу и рвущих в клочья одежду. Ветер пронзительно визжит, будто в ответ. Я зажимаю уши ладонями и трясусь.

БЕГИ. Слово мечется в сознании. От гремящей в нем силы я поднимаюсь на колени и дальше, пошатываясь, на ноги.

Не смотрю назад и не ищу взглядом Корби, упал он или удрал. Делаю один шаг, потом другой и пускаюсь бежать, спотыкаясь о прибрежные камни, перелетаю через низкую ограду и мчусь сквозь траву.

Я не знаю, как долго бегу и куда. В глазах туманится, так что в конце концов я ничего не вижу и теряю равновесие, цепляюсь одной ногой за другую и ничком падаю на землю. Лежу, растянувшись на траве, и хватаю ртом воздух. Я не сразу понимаю, что всхлипываю, что не могу вдохнуть из-за рыданий.

Перед глазами все еще маячит лицо Корби, черты его искажены уродливыми мыслями, и вот уже надо мной нависает с усмешкой брат, в чьих глазах посулы грядущей боли, и тут же – застывшая Виола на полу, холодная и недвижимая, с уродливыми синяками на лице, и Фалада реет надо мной, отсеченная голова с шерстью пыльной и темной от копоти. Я обхватываю себя руками и плачу, пока страх и муки вины не вытекают из меня, оставляя лежать на земле дрожащей, замерзшей, вопреки теплому дню.

Потом я наконец сажусь. Спину и бок пронзает болью. Я прижимаю руки к ребрам. На тунике остаются красные отпечатки, я опускаю глаза на ладони и вижу кровавые ссадины. Потерянно смотрю на них, прежде чем вспоминаю, что содрала кожу о каменистую землю, когда меня придавил Корби.

Я с трудом поднимаюсь на ватные ноги. Думаю, что нужно лишь добрести до дома, в мыслях уже вижу лица Дуба, Рябины и Ясеня. Они уберегут меня от Корби до возвращения во дворец, а потом он больше никогда до меня не доберется.

Мимо летит порыв ветра, и я смотрю ему вслед, повернув лицо к поднятому с равнин кружащему вихрю пыли. Потрясенно понимаю, что это не мой Ветер, это ничем на него не похоже: ни способом появления, ни жгучим холодом прикосновений. Взвившийся в небо столб темнеет, сжимается в воронку, и я шагаю назад, еще и еще.

Из тьмы в сердце урагана выходит Дама.

Я не свожу с нее взгляда, слыша собственное хриплое дыхание, громкое в наступившем безветрии. Тихо стучит барабанным ту-тум, ту-тум, наверное, мое сердце, пульс его страха.

Только не так. Это почти молитва. Я не готова.

– Не собиралась пока появляться, – говорит Дама, будто прочитав все на моем лице. В ее голосе шуршат осенние листья. – Но, может, мне так даже больше понравится.

Она улыбается, и от холодного изгиба этих губ я пячусь еще на два шага.

– Погляди, – говорит она, указывая головой, – кем на самом деле был твой приятель Ветер, что спешит тебя выручать.

Я медленно смотрю, не желая видеть.

Кестрин летит верхом на коне, парадное облачение не вяжется с посадкой воина, мчащегося на бой, он напряжен и готов сражаться, волосы собраны в тугой узел, на лице беспощадный росчерк стиснутых губ.

Кестрин? Был Ветром? Моим Ветром?

– Ты не догадалась, даже теперь? – спрашивает Дама, потому что я мотаю головой, не в силах отвести взора. – Вот почему я знала, что ты станешь его погибелью. Он притворялся равнодушным, но навещал тебя для этого слишком часто.

Я снова мотаю головой, язык будто прилип к нёбу, хотя я теперь все понимаю. Вот почему за мной приехал король, вот причина, которой даже мать не могла угадать. Вот почему Кестрин так хорошо знал о моем прошлом дома и понял, что Валка самозванка, и вот почему Ветер сумел найти меня вновь, на чужой земле. Потому что это всегда был он.

Кестрин слетает с коня раньше, чем успевает остановиться возле нас. Я не могу прочитать чувство в его глазах. Меня снова бьет дрожь, неверие выливается в уверенность, потрясающую до нутра, потому что такого вообразить о Кестрине я не могла. Он был моим другом задолго до того, как мы встретились, он не отпускал меня потому, что заботился.

Теперь он лишь мельком смотрит на меня, скользит по мне взглядом и обращается к Даме:

– Что бы ты с ней ни сотворила, прекрати это.

– Помилуйте, мой принц, что она для вас? Просто гусятница… – Дама смеется, от едкого хохота туманится в голове. – В самом деле, пропади она, никто и не заметит.

Глаза ее обращаются ко мне, пустые впадины в черепе. Она лениво машет рукой, и цепь впивается в горло так крепко, что едва не ломает мне шею. От силы давления подгибаются ноги. Я лечу вниз, падаю на руки, едва замечая жар в уже ободранных ладонях. Тянусь к горлу и скребу ногтями кожу, но добраться до цепочки не могу.

– Хватит! – Кестрин уже возле меня, гладит пальцами мою шею, но даже колдовством не может разомкнуть хватку удавки.

– Ну разве не весело? Неужели не нравится видеть принцессу у своих ног? – спрашивает Дама смешливым голоском, словно я не задыхаюсь у нее на глазах. – В вашем роду ведь было принято наслаждаться подобным.

Перед глазами пляшут черные точки. Я вот-вот упаду, руки тоже больше не держат, но меня ловит Кестрин, бережно опускает на землю. Хотя бы умру не в одиночестве.

– Алирра.

Кестрин не отводит рук от моего горла, но, как ни старается, не может коснуться чар.

– Осталось не так уж много времени, чтобы помочь ей.

– Проклятье, – шепчет он. – Что тебе нужно?

– Ты.

Темнота густеет и тянет в глубину.

Я смутно слышу, как принц говорит:

– Да будет так.

Равнины уже окрасились в розовые оттенки раннего вечера. Трава мягко колышется на легком ветерке. Неподалеку пасется вороная лошадь. Мимо, спеша обратно в улей, жужжит пчела, мгновение любопытно кружится надо мной. Скоро поля станут серыми, потом потеряются в темноте. Я не помню, будет ли сегодня в небе луна, чтобы осветить мне путь до ворот.

Зато помню ужасающе ледяное лицо Дамы и голос отдающего себя в ее руки Кестрина. Все это время я думала, что его предаст Валка. Но она была для Дамы лишь одним из способов заполучить принца. Меня тоже сделали наживкой в ловушке. И в конце концов именно я стала орудием его погибели.

Я медленно сажусь, ушибленную спину ломит так сильно, что остальные мелкие ссадины и синяки едва напоминают о себе. Тяжело дышу ртом и жду, пока боль утихнет. Подниматься приходится долго, ноги совсем не хотят слушаться. Кажутся ватными и, когда я наконец встаю, бьются друг о друга коленками. Я гадаю, не стала ли старухой, пролежав без сознания долгие годы. Смотрю на ладони, но вижу те же юные, загрубевшие в работе руки гусиной пастушки, темные от засохшей крови.

Я медленно продвигаюсь к лошади. Надо добраться до города, сколько бы времени ни утекло. Вернуться на конюшни, как-то рассказать обо всем королю, и… я не знаю, что будет дальше. Сомневаюсь, что он меня простит.