Примчавшая Кестрина лошадь оборачивается на мои шаги, прижимая уши и сверкая глазами, отметина на лбу призрачно белеет в сумерках.

– Луноцветка, – шепчу я, узнав вороную. В горле саднит, от одного слова боль обжигает так, что из глаз льются слезы.

Лошадь храпит и бочком отходит прочь.

Когда пытаюсь взять поводья – отскакивает и трусит от меня.

– Луноцветка, нет! – Я пытаюсь догнать ее, но цепляюсь башмаком за торчащие корни и валюсь на траву. Сворачиваюсь в комок, судорожно глотаю воздух.

Придется идти пешком весь долгий путь до дома. Придется идти, а я почему-то не могу даже нормально держаться на ногах. С губ срывается какой-то скулеж – глупый, беспомощный звук. Надо вставать, а не валяться и стонать.

В двух шагах от лица появляется копыто. Я гляжу на него и стараюсь не шевелиться. Лошадь опускает нос и фыркает на меня, обдавая шею и затылок теплым воздухом.

– Луноцветка, – снова говорю я, тихо, едва решаясь поверить.

Она поднимает голову, глядит настороженно, но она здесь, вернулась ко мне.

Я опять сажусь, с трудом поднимаюсь, а она все ждет. Когда снова тянусь к поводьям – позволяет за них ухватиться. Пока пытаюсь неуклюже взобраться в седло – косится с явным неодобрением, но не двигается, пока мои каблуки не трогают ей бока.

– Люблю тебя, – сообщаю я.

Она слушает, повернув уши, и мы отправляемся к городу.

Приезжаем к воротам без происшествий. Я не поднимаю глаз на Фаладу, не могу решиться заговорить с ним теперь, когда по-настоящему, необратимо предала Кестрина.

– Это она! – раздается мужской голос, едва мы выезжаем из-под свода.

– Стоять! – приказывает другой.

Луноцветка навостряет уши на окрики, но продолжает идти. Нас окружает четверка воинов, клинки наготове. Вороная всхрапывает и обходит того, что перед ней.

– Остановите лошадь, – приказывает солдат, протягивая руку к поводьям. Не солдат – командир Саркор.

– Тише, – хриплю я.

Луноцветка запрокидывает голову, прижав уши. Клацает зубами на Саркора, вынуждая того отступить, и срывается в галоп, едва меня не сбросив.

Солдаты кричат и мчатся следом.

– Стой! – выдыхаю я, но Луноцветка будто не слышит.

Закусив удила, несет меня туда, где привыкла быть в безопасности. Конюшни закрыты, и на короткий жуткий миг мне кажется, что мы сейчас врежемся. Но тут лошадь разворачивается и лягает двери.

Я съезжаю ей на шею, цепляясь за седло, потом чуть не падаю от того, что она снова вертится и влетает внутрь.

– Стой же, – молю я, и она, прибыв в желанное место, повинуется.

Я кое-как сползаю на землю, благодарная за то, что меня тут же подхватывают под локоть.

– Что стряслось, Терн? – Перед глазами появляется лицо Джоа.

Я трясу головой и смотрю, как Луноцветка с вызовом огрызается на солдат, что уже бегут сквозь выбитые двери. Стражники разом замирают. Кругом всхрапы и ржание, а из одного стойла какая-то лошадь вторит вызывающему кличу и пинает копытами стены.

– Ну-ка, – говорит Джоа, и меня перехватывают еще чьи-то руки. Джоа быстро шагает к солдатам во главе с Саркором. – Скажите на милость, почему вы позволяете себе загонять моих конюхов, распугивать моих лошадей и крушить конюшни?

– Девчонка нужна королю, – говорит Саркор с напряженным лицом.

– Была бы нужна, он послал бы за ней сюда, на место работы. А не стал бы отправлять солдат выслеживать ее после того, как она отыскала и сумела привести домой удравшую кобылу лорда Филадона. Сумела вопреки тому, что вы, очевидно, убедили животное в своем намерении напасть.

Я моргаю. Он лжет, думаю бестолково. Луноцветка никуда не убегала. Сбежала я.

– Нам приказано взять ее под стражу, – повторяет Саркор, делая шаг вперед, потом еще один. – Вам стоило бы повиноваться. Утром ее будут судить.

Луноцветка угрожающе фыркает, выкатывая белки глаз.

– Можешь придержать лошадь? – просит меня Джоа, опасаясь, что та вот-вот снова сорвется.

Я киваю и неверным шагом отхожу от работника, на которого опиралась.

– Тише, – шепчу Луноцветке, протягивая руку. Она с фырканьем выдыхает, сама покорность, и дает мне взять поводья.

– Мы обучаем девочку работать конюхом, – объясняет Саркору Джоа. – И знаем, что она не сделала ничего дурного.

Командир пожимает плечами:

– Есть свидетели, показавшие против нее. Можете идти во дворец и спорить, если угодно, но сами к ней утром присоединитесь, если решите оставить ее сейчас здесь.

Джоа долго выдерживает взгляд Саркора. Потом опускает голову.

– Что ж, – поворачивается ко мне. – Попробуй передать поводья Луноцветки.

Я протягиваю упряжь второму конюху. Луноцветка раздраженно топает ногой, но и только.

Я поднимаю глаза на Саркора и знакомые лица солдат. Они из стражи у ворот, я сразу вижу среди них того, что услышал заговорившего Фаладу. Но король послал за мной Саркора, то есть уже что-то знает – что Кестрин пропал, или что его пленила Дама, или что я не та, кем кажусь, или хотя бы что рассказ про говорящего Фаладу заслуживает хоть немного его внимания. Я пойду на встречу с королем. Все остальное – слова про обвинения и суды, – должно быть, просто предлог, чтобы вызвать меня, чтобы я чувствовала себя в его власти.

– Я иду с вами, – говорит Джоа, взяв меня под руку. Я опираюсь на него, пока мы приближаемся к Саркору. Не думаю, что смогла бы бежать, даже если бы попыталась.

– Без шуток, – коротко бросает Саркор. Он первый раз обратился ко мне лично с тех пор, как мы ворвались на конюшни, но уже снова отвернулся и идет к выходу, пока остальные солдаты окружают нас. Он не хочет на меня смотреть.

Джоа ждет поворота на Западную дорогу и говорит, понизив голос:

– Корби вернулся несколько часов как, без стада, и все бормотал какую-то чушь. Я взял с собой половину работников вместе с Ясенем и Дубом, и мы нашли гусей аж на трех пастбищах, и кругом их перья. Думаю, Ясень с Дубом убили бы Корби, позволь я им. Сейчас они все еще ищут тебя на равнинах вместе с толпой конюхов. Второй раз уже оттуда пропадаешь. В тот раз тебя нашел всадник во время охоты и привез домой. Мы даже не знали, чего ждать сегодня. – Он тяжело сглатывает. – После этой беды с Виолой…

Я смотрю на него снизу вверх. Лунный свет смягчил его черты, глаза добры и полны тревоги. Перевожу взгляд обратно на дорогу, на спину Саркора впереди, прямую и несгибаемую, и вспоминаю тот день, когда Сальвия спросила меня, что стряслось на пастбище. И другой день, бесконечно далекий, когда Саркор вступился за меня перед братом в коридоре нашего дома.

Я расскажу Джоа про Корби так, чтобы Саркор все услышал тоже. Но не здесь, не на дороге, не под грохот сапог, заглушающий слова. А потом я предстану перед королем, и, может… может, будет какой-то способ помочь Кестрину. Должен быть.