– Что за девочка им попалась? – спрашивает кто-то позади нас.

Прежде чем Ясень отвечает, за него говорит женщина:

– Просто девочка. Поймали бедняжку на улице и решили, что им все сойдет с рук. Не знали, что вмешается Красный Сокол, понятное дело.

– Идем, – шепчет Ясень. – Хочу подойти ближе.

Я бреду за ним через толпу, опустив голову, но возле виселиц все же приходится посмотреть вверх. Тела медленно поворачиваются на легком ветру под скрип веревок. Руки у них связаны спереди, рубашки сорваны со спин, чтобы обнажить перекрестья свежих ран. Я сглатываю желчь и хочу отвернуться, но ведь я о таком и просила.

Поэтому я не отвожу взгляда от тел, пока не запоминаю каждую мелочь. Первый из мужчин был едва старше Ясеня, пряди черных волос прилипли к ободранной коже на спине. Подбородок отвис, глаза вылезли из орбит, пустые и слепые. На длинных жилистых руках бугрятся мышцы. Второй ниже ростом, едва достает ступнями до колен подельника. Лицо почти не видно за темной бородой, живот свисает через пояс плотными складками. Раны на спине вгрызаются в жир, из них натекла кровь и впиталась в штаны. Руки огромные и мясистые. У одного сила, у второго вес.

Отвернувшись, я думаю о Виоле. Думаю о том, какой она чувствовала ужас, когда ее поймали. О том, как она пыталась бороться, как эти связанные руки ее хватали, как эти безвольно висящие ноги колотили ее сапогами под ребра, дробили ей пальцы. Я снова вижу, какой она была, когда ее впервые раскутал лекарь, какой сломанной, использованной она осталась лежать в переулке. Я пошатываюсь, и Ясень тянется меня поддержать.

– Ты это сделала. – Голос у него звонкий и горячий. – Ты смогла их наказать. Сколько женщин и ребятишек спокойно проживут этот месяц, потому что такие, как они, теперь боятся кары. Подними же голову, Терн.

Я заставляю себя встретить его взгляд.

– Это справедливость. Не бойся на нее смотреть. – Он улыбается мне. – Может, это и некрасиво, только иногда правосудие должно быть суровым, чтобы остальные жили в покое и безопасности.

Я киваю, но все еще не знаю, правильно ли поступила и рада ли в самом деле этим смертям. Правосудие улиц свершилось без расследования и суда, и неизвестно даже, постигнет ли кара и других насильников и убийц. Я смотрю, как тела медленно кружатся на веревках. Нет, я рада, что они мертвы, но хочу и другого. Хочу безопасности для всех женщин в городе, хочу, чтобы справедливость была не только услугой, или уплатой долга, или поводом высмеять короля.

Ясень рядом со мной медленно выдыхает. Продолжает смотреть на виселицы, и из его плеч понемногу уходит напряжение.

Я отвожу взгляд от тел и только теперь замечаю стрелу, что вонзилась в одну из перекладин. На древке у нее нить с тремя привязанными к ее концу перьями. Длинными яркими перьями краснохвостого сокола.

На дальней стороне площади начинается какое-то волнение, отвлекающее меня от виселиц, – возгласы и лающие звуки приказов. Ясень хватает меня за руку.

– А вот и люди короля. Сейчас срежут тела и начнут допрашивать всех, кто попадется. Быстрей!

Я следом за ним пробираюсь через толпу, крепко держась за его ладонь. Мы спешим задворками и замедляемся, только оставив площадь позади. Ясень подстраивается под мой шаг, давая время выдохнуть. Я все еще немного не в себе из-за содеянного.

На конюшнях Ясень ведет меня в общую комнату.

– Посиди-ка и выпей немного воды, – говорит он мне. – Ты какая-то слишком бледная.

Я с признательностью беру кружку, опускаюсь на скамью и пью.

Он наливает воды и себе, садится на табурет и опирается затылком о стену.

– Ясень? – По коридору летит голос Дуба.

Ясень вскакивает и идет к двери:

– Мы тут.

Дуб, Сальвия и Рябина присоединяются к нам. Сальвия садится рядом со мной, обхватывает мои плечи руками и сжимает.

– Наш чудотворец, – говорит она. Радости в голосе не слышно, но тяжесть прошедшей недели из него как будто ушла.

Рябина подходит ко мне, падает на колени и берет меня за руку:

– Верия Терн.

– Рябина, что ты творишь? – Я пытаюсь отнять ладонь.

– Верия, – повторяет он со всей серьезностью и отвагой юности, все еще сжимая мою руку. – Я клянусь защищать тебя как родную сестру до конца моих дней.

– И я, – говорит Ясень со своего места. Миг спустя ему вторит Дуб.

Я смотрю на Ясеня и вижу, что взор у него сияет острыми гранями драгоценного камня. Дуб улыбается мне доброй ласковой улыбкой и опускает глаза на свои руки.

Рябина встает и занимает краешек скамьи рядом со мной.

– Вот так.

– Ты сделала благое дело, Терн, – говорит Сальвия. – Простой народ давно ничего подобного не видел. Может статься, другие Виолы будут в безопасности благодаря тебе. Уверена, что наша Виола была бы рада.

Какой бы жуткой ни была казнь, я знаю, что Сальвия права. И все же не могу успокоиться. Я поднимаюсь на ноги:

– Мне пора возвращаться к гусям.

Ясень кивает:

– Слыхал, что тебе недолго осталось с ними возиться.

Я растерянно смотрю на него – как они могли что-то узнать?

– Почему это? – спрашивает Сальвия.

– Джоа договорился во дворце. Терн будет работать с нами конюхом, как только отыщут другую гусиную пастушку на ее место.

Рябина со свистом выдувает воздух, легко заглушая мой собственный смеющийся выдох. Ну конечно, они не знают, кто я такая, хотя признаться и придется – по крайней мере в необходимости вернуться ко двору, даже если удавка не позволит большего.

Скоро, обещаю я себе. Раз убийцы Виолы уже наказаны, тянуть время больше нельзя. Но мне хочется еще денек-другой пожить гусятницей, еще несколько вечеров провести в общей комнате вместе с друзьями. Смерть Виолы слишком близка, слишком остра скорбь. Я не могу сейчас покинуть их семью, еще не пережившую горе, по сравнению с которым ноющая боль внутри меня наверняка меркнет.

Ясень кивает мне:

– А ты здорово поднялась в звании, знаешь ли. Некоторые ждут места на конюшнях много дольше, чем ты тут прожила.

Я качаю головой и заставляю себя ответить так, будто у меня и правда впереди эта жизнь:

– Не хочу никого огорчать.

– Не беспокойся, – широко улыбается Ясень. – Никто тебя не обидит, покуда мы рядом.

– И все мы знаем, что место дают достойнейшей, – говорит Рябина.

Я опускаю глаза на руки. Две недели назад у меня бы сердце выпрыгивало из груди от такого.

– Пойду все-таки в гусиный сарай, – повторяю я, вставая. – Потом еще нужно поупражнять тех жеребцов.

Я заканчиваю вычищать сарай и отправляюсь на гусиное пастбище лишь немногим позже обычного. Странно понимать, что меня не было всего с час. Кажется, что день должен был замереть, оборваться вместе с жизнями преступников. Как могло нечто столь важное совершиться быстрее вдоха?