Я позволяю ему вывести меня на танцпол, сосредоточившись на его красивом и, как всегда, немного грустном лице, секреты которого я теперь понимаю немного лучше. Звучит музыка, мое тело танцует само по себе, а сердце поет от любви. Я вдруг понимаю, почему девушки, превращающиеся в женщин, непременно желают посещать балы. Они делают это не для того, чтобы быть спасенными или избранными, даже если думают иначе. Нет, они делают это потому, что в них созревает сила любви. Подобно мощной магии, любовь охватывает все тело и стремится к цели. Мы поддаемся ей, сначала бурно и глупо, а затем – все более мудро. И чем более доверчиво и непоколебимо мы переходим на службу этой силе, тем более твердой становится наша внутренняя уверенность в том, что нам подвластно навести порядок в мире одной своей любовью. Если нам позволят.

Мой принц прерывает мои мечтательные размышления внезапным вопросом:

– Ты меня простишь?

– За что? – удивленно спрашиваю я в ответ. – За то, что не могу весь вечер чесать голову, будто у меня завелись блохи?

– Нет, – говорит он. – Несмотря на то что такой вариант имеет место быть, я сожалею о другом.

– А что я должна тебе простить?

– Много чего: свадьбу под фальшивым именем, неправду, трудности, опасности – все то, что я привнес в твою жизни, и то, что с нашей первой встречи так усложнило ее.

– Все закончилось хорошо, так что не беспокойся.

– Но я говорю и о том, что еще впереди. Я очень хотел бы избавить тебя от этого.

– От чего именно?

– От всего этого! – Он взмахом руки указывает на огромный бальный зал и многочисленных гостей. – С нашей первой встречи я боролся с собой. Я знал, что, если вмешаюсь в твою жизнь, возможно, разрушу ее. Более правильным казалось решение оставить тебя в покое. Но ты была словно прекрасный необузданный хаос, который ворвался в тоскливую рутину моей жизни. Рядом с тобой я черпал надежду, краски бежали из хаоса прямо к моему сердцу. Я до сих пор не знаю, правильно ли сделал, поддавшись этому хаосу. Что, если все, что давит на меня, в конечном итоге сокрушит тебя? Или, наоборот, хаос поглотит порядок?

– А что хаос делает сейчас?

– Придает Толовису неповторимое, очаровательное сияние. Всё здесь, в замке, обычно кажется старым, затхлым и мрачным. Но не сегодня. Сегодня в воздухе витает дух леса и весны.

Я смеюсь и вижу, как моя радость отражается в его чертах. В течение нескольких тактов мы беззаботно танцуем, словно находимся на летнем лугу в Царстве призраков.

– Возвращаясь к изначальному вопросу, – говорю я. – Да, я великодушно прощаю тебя. Но только в том случае, если завтра ты отвезешь меня домой, как и обещал.

– Все готово. В полночь мы покидаем бал и улетаем обратно. Ты на Львином Сердце, я на Онклидамии. Перисал был настолько любезен, что одолжил ее мне на неопределенный срок.

– Как щедро с его стороны.

– Ну, если быть точным, он сказал следующее: «Отведи эту капризную диву к ее амберлингскому бойфренду-метису и скрести пальцы, чтобы он ей не надоел так быстро, насколько это возможно».

– Что-что? – От возмущения я едва не забываю сделать в танце следующий шаг и чуть ли не останавливаюсь. – С чего это он решил, что Львиное Сердце ей надоест? Он надеется, что она разобьет ему сердце?

Испе́р смеется.

– Это не смешно!

– Ты, наверное, даже не знала, – говорит он, – что твой линдворм – это помесь хорнфоллского златомеха и огнедышащей ящерицы из Нахтлингена?

– Не знала.

– И никогда не задумывалась, почему из его носа появляется дым?

– Линдвормы в родстве с драконами, поэтому я решила, что это нормально.

– Нет, это означает, что Львиное Сердце не является чистокровным линдвормом. Если бы у них с Онклидамией было потомство, их дети ничего бы не стоили.

– Ничего не стоили?

– Что даже хорошо, потому что тогда их дети смогли бы жить беззаботной жизнью, не опасаясь того, что какой-нибудь богатой малышке захочется их купить и сделать из них престижных верховых животных.

Я слегка прищуриваюсь, пытаясь понять, зачем он мне все это говорит, пока до меня, наконец, не доходит, что он испытывает тайное удовольствие, рассказывая мне вещи, которые одновременно и пугают, и смущают меня.

– Он никогда ей не надоест, – заявляю я. – Он нравится ей, потому что отличается от всех остальных.

Испе́р улыбается так, словно я сделала комплимент не Львиному Сердцу, а ему самому. Возможно, это даже правда. Он мне нравится, потому что он другой. Однако было бы лучше, будь он, как и Львиное Сердце, простым парнем, а не императорским сыном с чистейшей голубой кровью.

Но надо принимать жизнь такой, какая она есть. Это великое искусство – и великое счастье.

* * *

Вечер мелькает вокруг меня нереальной каруселью образов. Испе́р почти никуда не отходит, чтобы я не чувствовала себя потерянной или неуместной, и знакомит со множеством гостей, имена которых я тут же забываю. Лишь однажды люди, которых он представляет, производят на меня сильное впечатление. Перед этим Испе́р тащит меня через весь зал.

– Пойдем, тебе непременно нужно познакомиться с Вальтером фон дер Мюккенвизе. Он мой хороший друг. Однажды я послал тебе его книгу.

– О… Ты имеешь в виду, тот толстенный том? «Жизнь Хигготи Вутцби»?

– Вот именно!

– Я прочитала только четыре главы.

– Так много? Вот это да! А я как ни старался, так и не продвинулся дальше второй. Скука смертная. Бьюсь об заклад, добрый Вальтер – единственный, кто когда-либо прочел эту книгу целиком.

– А как же его издатель?

– Издателя нет, он сам ее выпустил. Смотри, вон он!

Испе́р указывает на двух мужчин, которые разительно отличаются друг от друга. Один из них тощ и высок, одет в темно-синий бархатный костюм и явно гордится своими идеально уложенными черными локонами, ниспадающими до самой талии. Другой – невысокий и коренастый – явился на высокий бал в чересчур узком клетчатом пиджаке с ядовито-зелеными нашивками на рукавах. На его лице написано добродушие, которое сразу же располагает к нему.

– Это Вальтер, – говорит Испе́р, ласково похлопывая его по плечу.

– Клэрхен, не так ли? – восклицает маленький человечек, глядя на меня. – Икспер так много рассказывал о тебе!

– У него врожденная слабость к именам, – объясняет Испе́р. – Ему трудно запоминать имена, которые он придумал не сам.

Я вздергиваю брови, но не потому, что меня беспокоит странная слабость к именам, а потому, что раздражающее отличие этого мужчины так невероятно напоминает мне причудливость моей феи. Это все равно что стоять здесь перед ее мужской версией!

– Пожалуйста, Вальтер, – говорю я, движимая ненасытным любопытством наблюдать за этими двумя в действии, когда они окажутся рядом, – обязательно посетите нас в Амберлинге. Друзья Испе́ра – мои друзья.