вышли взбудораженные, но громко возмущаться боялись, чтобы не попасть в немилость к будущему королю.

Убедившись, что за ним никто не следует, Наун отвел Чанмуна в сторону.

– Как это понимать? – спросил он, понизив голос.

Чанмун улыбнулся.

– А разве вы не догадались? Сами того не ведая, вы загнали вашего брата в капкан, из которого ему не вырваться.

– Что ты имеешь в виду? – все еще не понимал Наун. Это заседание открыло ему глаза на то, что у старшего брата, которого он всегда считал умным человеком, помутился рассудок. За величием Когурё он не видел ничего больше. Но страна с нищим, голодным народом не может стать великой.

– Наследный принц уже проиграл, когда взял всю ответственность на себя. И что бы ни случилось, во всем будет виноват только он. Бунты, кровопролитие, похудевшие кошельки аристократов – все это ляжет на его плечи. А в случае военного поражения, я уверен, его дни в качестве наследного принца будут сочтены. Министры захотят видеть на троне гибкого человека, с которым можно договориться, а не твердолобого тирана, который ни во что не ставит своих собственных советников.

Чанмун коварно улыбнулся.

Однако Науна такая перспектива не радовала. Конечно, он хотел победить брата на политической арене, но цена была слишком высока. И в первую очередь его заботило будущее Когурё, которое сейчас виделось ему в очень мрачных тонах.

– Ваше Высочество, вы должны быть хорошим сыном и навестить Владыку, – вдруг сказал Чанмун. – Принц Насэм давно к нему не заходил, поэтому у вас есть шанс выделиться на его фоне в глазах окружающих.

Наун и без его напоминаний собирался проведать отца. Каким бы он ни был родителем, чувство долга не позволяло игнорировать болезнь Владыки.

Умывшись и переодевшись с дороги, Наун сразу отправился в королевские покои. Перед ним открылась дверь, и по тягучей тишине и витавшему в воздухе запаху лекарственных трав сразу стало понятно, что в комнате лежит умирающий. Служанки ни на минуту не оставляли больного, а у его постели постоянно, сменяя друг друга, дежурили лекари. Королевы в покоях супруга не было, но Науну передали, что она часто навещает его и должна вот-вот прийти.

Наун робко вошел в спальню и, увидев на кровати неподвижного отца, отшатнулся. Он никогда не видел его таким… жалким. В ушах зашумело. Сердце грохало в груди от непонятных чувств, которые в один миг накрыли его, как ураган. Они никогда не были близки, да и многие решения, принятые отцом, пробуждали в душе Науна ненависть. Но сейчас он увидел, что великий правитель Когурё – лишь обычный человек, который оказался бессилен перед ликом смерти. И вся его жизнь свелась к широкой кровати, покрытой запачканными простынями. Видеть это было неожиданно больно.

– Почему стоишь в дверях? – От тихого голоса матери Наун дернулся, ударившись о косяк.

Из-за шума Владыка со стоном проснулся. Но глаз так и не открыл.

Королева бросила на сына колючий взгляд и спокойно прошла в комнату. Села у изголовья и, взяв у лекаря смоченную в отваре тряпицу, стала методично обтирать щеки, лоб и губы мужа. Ее движения выглядели привычными, словно она делала это не первый раз.

Наун пребывал в смятении. Он чувствовал себя лишним, но и уйти не мог.

– Боишься? – обернулась к нему королева, и от ее холодного взгляда ему стало не по себе.

Неужели она совсем ничего не чувствует к мужу? Они были вместе столько лет! Какие бы отношения между ними ни были, она ведь должна испытывать печаль, горе или хотя бы жалость?

– Нет, – ответил Наун и осторожно подошел к кровати. – Мне грустно.

Мать помедлила, задержав на нем взгляд, а затем вновь вернулась к уходу за супругом.

– Я рада, что ты хоть что-то чувствуешь к нему. – Она сделал паузу. – У меня появилась надежда, что кто-то будет горевать и обо мне, когда я покину этот мир.

Наун смотрел на мать с бешено бьющимся сердцем. Он впервые слышал от нее такие откровенные, простые слова.

Слова матери, а не королевы.

– Он любил тебя. И Насэма. И Ансоль. Но постоянно был занят государственными делами и ставил семью на второе место. Когда вы были маленькими, он сильно переживал, что не может уделять детям больше времени. Старался каждый день приходить к вам, чтобы вы не забыли его лицо. Но потом… чем дальше, тем реже он стал появляться в детской и в моей спальне. В итоге пропустил момент, когда Насэм сделал первые шаги, а ты сказал первое слово. Чувство вины, которое следовало за ним по пятам, исчезло. И из семьи мы превратились в супругов, которые встречались раз в неделю по расписанию.

Наун хотел было что-то сказать, но не мог – горло сжало спазмом. Он протянул руку и робко коснулся ладони матери.

– Может, чувство вины не исчезло вовсе, просто отец спрятал его глубоко в сердце, потому что иначе невозможно жить, – дрогнувшим голосом произнес он.

Королева крепко сжала руку сына и тут же отпустила, будто испугалась проявления чувств.

– Боюсь, мы этого уже никогда не узнаем.

Наун вернулся в свои покои, чувствуя себя разбитым и больным. Посещение отца стало для него потрясением. С самого детства Владыка был для него оплотом, защитой и опорой, и видеть его таким беспомощным оказалось невыносимо больно.

Наун разделся и лег в кровать. Голова раскалывалась, тело ломило от усталости, поскольку он был на ногах со вчерашнего вечера и не спал целые сутки. Он закрыл глаза, перебирая все события прошедшего дня: заседание совета, решение Насэма и больной отец, чье осунувшееся лицо намертво врезалось в память. Ни малейшего проблеска надежды – одна только тоска и горечь.

Он перевернулся на бок и вздохнул. Он надеялся, что Тами приедет со дня на день. Ее уверенность и холодный рассудок дарили ему спокойствие и ощущение, что все будет хорошо.

Завтра Наун собирался навестить Ансоль, чтобы расспросить о нападении. Рассказ министра Ёна была кратким и скомканным, поэтому он хотел узнать подробности от нее самой. Сестра была нежной и ранимой, как фиалка, и Наун даже отдаленно не представлял, как она смогла пережить такие испытания.

Он проспал до обеда следующего дня, но все равно не чувствовал себя отдохнувшим. Он вяло позавтракал, оделся и отправился в покои Ансоль. Он соскучился и хотел поддержать ее, зная, что из всех королевских детей она была ближе всех к отцу. Это было их общее горе, и она не должна переживать его в одиночку.

Погруженный в свои мысли, Наун