— Ты шел за нами, когда мы несли его сюда, верно? — спросила Гиацинт. — Я видела, как ты наблюдал за нами от подножия лестницы, но я не знала, что ты, как крыса, можешь быть везде.

— Я понимаю, — Шелк почти незаметно кивнул. — Его Высокопреосвященство ушел сразу же, насколько я понимаю. Я сказал ему найти вас, Ваше Святейшество, если он сможет. Он смог?

— Нет, — сказал Квезаль. Он, спотыкаясь, добрался до обитого красным бархатом кресла и сел, положив посох на колени. — Это важно, патера-кальде?

— Скорее всего, нет. Я пытаюсь привести в порядок мысли, вот и все. — Указательный палец Шелка уже задумчиво описывал круги по заросшей бородой щеке. — К этому времени Его Высокопреосвященство уже мог добраться до майтеры Мята — генерала Мята, должен я сказать. Вполне возможно, что они уже начали работать над перемирием. Я надеюсь на это, и их работа могла бы помочь. Мукор, в любом случае, доберется до нее; и когда генерал Мята услышит сообщение Мукор, она нападет на Палатин, надеясь спасти меня — я должен был это предвидеть. Прошлой ночью я плохо соображал, иначе я никогда бы не сказал ей, где нахожусь.

— Мукор? — спросила Гиацинт. — Ты имеешь в виду шизанутую дочь Крови? Она была здесь?

— В некотором смысле. — Шелк обнаружил, что, когда пристально глядит на желтые бокалы и шоколадного цвета виолончели, танцующие по ковру, он может говорить с Гиацинт не задыхаясь и даже обдумывать, иногда, свои слова.

— Я встретил ее ночью фэадня и говорил с ней в оранжерее еще до того, как ты нашла меня. Если смогу, я расскажу тебе о ней позже… там все ужасно и весьма запутанно. Но, самое главное, она согласилась передать мое послание генералу Мята, и сделала это. Когда я, раньше, говорил с полковником Узиком, его бригада была в резерве; сейчас, когда началась атака, ее перебросили на Палатин, как подкрепление.

Гиацинт кивнула:

— Так он и сказал мне перед тем, как мы разбудили тебя. Он сказал, что нам очень повезло: советник Лори приказал ему послать кого-нибудь, чтобы убить тебя, но он пришел сам и привел с собой врача.

— Я оперировал вас вчера, кальде, — сказал Шелку хирург, — но не думаю, что вы меня помните. Вы были при смерти. — Он был лысеющим человеком, с лошадиным лицом и глазами, покрасневшими от бессонницы и усталости, на мятой зеленой тунике отчетливо виднелись пятна крови.

— Вы слишком мало спали, доктор.

— Четыре часа. Я бы не стал спать так много, но руки начали трястись. У нас больше тысячи раненых.

Гиацинт села на кровать рядом с Шелком.

— Ровно столько времени было и у нас — четыре часа, я имею в виду. Наверно, я выгляжу как ведьма.

Он сделал ошибку, пытаясь проверить это, и обнаружил, что его глаза отказываются покидать ее лицо.

— Ты — самая прекрасная женщина на Витке, — сказал он. Ее рука нашла его руку, но она легким наклоном головы показала на Квезаля.

Квезаль дремал — или так казалось — в своем красном кресле; но тут он поднял голову, словно она произнесла его имя.

— Есть ли у тебя зеркало, дитя мое? В таких апартаментах обязано быть зеркало.

— В гардеробной есть стекло, Ваше Святейшество. Если вы захотите, оно покажет вам ваше отражение. — Гиацинт укусила полную нижнюю губу. — Только сначала я должна там переодеться. Мне кажется, что Уззи через минуту вернется с речью для патеры и одной из этих штук — с ухом.

Квезаль с трудом поднялся, помогая себе посохом, и сердце Шелка устремилось к нему. Как он слаб!

— У меня было четыре часа, чтобы поспать, Ваше Святейшество, у Гиацинт даже меньше, я боюсь, и у доктора примерно столько же; но я не верю, что вы, Ваше Святейшество, вообще спали.

— Людям в моем возрасте не надо много спать, патера-кальде, но я бы хотел зеркало. У меня заболевание кожи. Вы слишком хорошо воспитаны, чтобы сделать мне замечание, но я его делаю сам себе. Я ношу с собой помаду и краску, как женщина, и гримирую лицо, как только получаю возможность.

— В бальнеуме, Ваше Святейшество. — Гиацинт тоже встала. — Там тоже есть зеркало, и я переоденусь, пока вы там.

Квезаль заковылял в бальнеум. Гиацинт подождала, держа руку на задвижке, явно рисуясь, но так грациозно, что Шелк мог бы простить ей намного более худшие поступки.

— Вы, мужчины, думаете, что женщине нужно много времени, чтобы одеться, но сегодня утром я оденусь за пять минут. Не уходите без меня.

— Мы не пойдем, — пообещал Шелк, и не дышал, пока за ней не закрылась дверь будуара.

— Плох вещь, — пробормотал Орев со столбика.

Меченос продемонстрировал Шелку трость с серебряной окантовкой.

— Вот теперь я могу показать тебе ее, парень! Скромная? Соответствующая? Авгур не может носить меч, верно? Но ты можешь носить трость! Разве в первый раз ты пришел ко мне не с тростью, а?

— Плох вещь! — Орев прыгнул на плечо Шелку.

— Да, тогда у меня была трость, но сейчас ее нет. Боюсь, я ее сломал.

— Эту не сломаешь! Смотри! — Меченос что-то сделал, и рукоятка трости отделилась от коричневого деревянного древка, обнажив прямой и узкий обоюдоострый клинок. — Поворот, и они разошлись! Попробуй!

— Я бы, скорее, предпочел свести их вместе. — Шелк взял у него трость; она казалась тяжелее обычной, но легче меча. — Плохая вещь, как и сказал Орев.

— Никель и сталь! И хром! Чистая правда! Может парировать азот! Веришь в это?

Шелк пожал плечами:

— Да, наверное. Когда-то у меня был азот, и он не смог прорезать стальную дверь.

Слово азот напомнило ему о позолоченном игломете Гиацинт; он поспешно сунул руку в карман.

— Вот он. Я должен вернуть его ей. Я боялся, что он каким-то образом исчез, хотя и не мог себе представить, кто мог взять его, за исключением самой Гиацинт. — Он положил игломет на простыню персикового цвета.

— Я отдал тебе большой, парень. Он еще у тебя?

Шелк покачал головой, и Меченос начал рыскать по комнате, открывая шкафы и проверяя полки.

— Эта трость может пригодиться, согласен, — сказал ему Шелк, — но игломет мне точно не нужен.

Меченос вихрем пронесся по комнате, оказался перед ним и протянул игломет.

— Собираешься установить мир, а?

— Надеюсь, мастер Меченос, и это в точности…

— А что, если им не понравится способ, которым ты собираешься установить его, парень? Бери!

— Вот, пожалуйста, кальде. — В комнату ворвался Узик, державший в руках лист бумаги и черный