— Ты должен был. — Он приложил ухо к ее губам, чтобы услышать ее, она куснула его и поцеловала. — Уззи отослал меня. Не говори ему, что я здесь.

Потерявшись в ее чудесном лице, Шелк мог только вздохнуть.

Квезаль поднял посох, давая благословение, хотя Шелк не мог видеть никого, кроме конных офицеров, за ярким светом, окружавшим их троих. Рев поплавка стал тише; изредка поплавок со скрипом покачивался, заставляя предположить, что в это мгновение его днище скреблось о булыжники.

— Ты сказала, что возьмешь поплавок, — сказал Шелк Гиацинт, — и я подумал, что ты, просто, ну, позаимствуешь его.

— Я не умею управлять им. — Сидя, она подвинулась ближе, держась за комингс люка турели. — А ты? Но водитель — мой друг, и я дала ему немного денег.

Они завернули за угол, и бесчисленные глотки приветствовали их из темноты за ослепляющим светом.

— Мы идем за Шелком! — крикнул кто-то.

Брошенная хризантема задела его щеку, и он махнул рукой в ответ.

— Да здравствует кальде! — крикнул другой голос. Разразилась буря оваций, и Гиацинт махнула и улыбнулась, как если бы сама была кальде, вызвав новую вспышку.

— Куда мы едем? Уззи сказал тебе?

— В Аламбреру. — Шелку приходилось кричать, чтобы его услышали. — Мы освободим заключенных. Потом Хузгадо.

Баррикада Лианы — нагромождение ящиков и всякой мебели — была разомкнута, чтобы дать им пройти.

За его спиной Квезаль призывал Девятку:

— Именем Чудотворной Молпы, вы благословлены. Именем Мрачного Тартара…

«Все эти несчастные люди доверяют богам, — подумал Шелк, — и поэтому они сделали меня своим предводителем. Тем не менее, я чувствую, что вообще не могу доверять никаким богам, даже Внешнему».

— Только дурак может, патера-кальде, — небрежно сказал Квезаль, как будто они болтали за ланчем.

Шелк недоуменно поглядел на него.

— Разве я не говорил вам, как делал все, чтобы помешать теофаниям? Те, кого мы называем богами, не более, чем призраки. Сильные призраки, но только потому, что обладали этой силой при жизни.

— Я… — Шелк сглотнул. — Я не сознавал, что говорю вслух, Ваше Святейшество; моя мысль совершенно неуместна.

Орев опасливо пошевелился на его плече.

— Нет, не говорили, патера-кальде. Я видел ваше лицо, и у меня большой опыт. Не глядите на меня или на вашу юную женщину. Глядите на людей. Машите им. Смотрите прямо перед собой. Улыбайтесь.

Оба замахали, и Шелк попытался улыбнуться. Его глаза уже приспособились к яркому свету, и он замечал впереди себя, за конными офицерами, расплывающиеся фигуры, многие из которых махали ему карабинами, как он махал тростью.

— Ехидна сказала нам, что Пас мертв, — рискнул сказать он сквозь зубы. — Вы, Ваше Святейшество, подтвердили это.

— Да, мертв, и уже давно, — согласился Квезаль, — кем бы он ни был, бедолага. Убит собственной семьей, что было неизбежно. — Он ловко поймал букет. — Благословляю вас, дети мои. Благословляю, благословляю… Пусть Великий Пас и бессмертные боги улыбаются вам и всему, чем вы владеете, всегда!

— Шелк кальде! Да здравствует Шелк!

— Нас приветствует весь город! — счастливо сказала ему Гиацинт.

Он кивнул, чувствуя, что его улыбка становится теплой и настоящей.

— Поглядите на них, патера-кальде. Это их мгновение. Ради этого они проливали кровь.

— Мир! — крикнул Шелк толпе теней, махая тростью. — Мир!

— Мир! — подтвердил Орев и, взмахнув крыльями, перепрыгнул на голову Шелка. День наконец-то разгорелся, решил Шелк, несмотря на черное грозовое облако, нависшее над городом. Как кстати, что тенеподъем должен начаться именно сейчас — мир и солнечный свет вместе! Смеющаяся женщина махнула ему веточкой вечнозеленого дерева, символом жизни. Он помахал в ответ и улыбнулся, встретившись с ней взглядом, и она, казалось, от радости едва не упала в обморок.

— Только не начинай кидать цветы самому себе, — сказала Гиацинт с притворной серьезностью. — Очень скоро они будут проклинать тебя.

— Тогда давай наслаждаться, пока можем. — При виде женщины с веточкой, он вспомнил одну из десяти тысяч картин, которые Внешний показал ему: герой едет верхом через какой-то чужеземный город, а ликующая толпа машет ему большими веерообразными листьями. Убьют ли Ехидна и ее дети Внешнего? Во внезапной вспышке озарения он почувствовал, что они уже пытались.

— Смотри! Это Орхидея машет рукой из своего дома.

Луч, направленный на флаг, ясно высветил ее, высунувшуюся из окна второго этажа, того самого, из которого Киприда позвала его; она наклонилась так сильно, что могла в любой момент упасть. Значит, они летят по Ламповой улице; Аламбрера уже недалеко.

Пока Гиацинт посылала Орхидее воздушный поцелуй, что-то прожужжало мимо уха Шелка и, как гонг, ударилось в переднюю палубу. Пронзительный вой и раскатистый взрыв, за которыми последовал треск жужжалок. Кто-то прокричал кому-то, что нужно спуститься, и кто-то внутри поплавка схватил Шелка за сломанную щиколотку и потянул.

Он посмотрел вверх, где нечто новое и громадное заполнило все небо, хотя и не было облаком. Еще один вой, более громкий и становящийся еще пронзительнее, и Ламповая улица взорвалась перед ним, усыпав пылью лицо и бросив что-то твердое в голову.

— Быстрее! — крикнул Узик и нырнул вниз, захлопнув за собой передний люк.

— Патера-кальде, внутрь!

Вместо этого он схватил Гиацинт в руки, уронив трость в поплавок, который уже мчался по Ламповой улице, разбрасывая людей, как солому. Она закричала.

Вот и Тюремная улица, над которой нависла неодолимая стена Аламбреры. В воздухе перед ней висел одинокий трупер с крыльями — женщина-трупер, судя по выпирающей груди, — которая наводила карабин. Шелк, все еще держа Гиацинт, соскользнул с комингса и упал на человека внизу.

Они растянулись на полу поплавка: клубок рук и ног, как жуки, сметенные в кувшин. Кто-то наступил ему на плечо и залез на паукообразный трап. Люк турели с грохотом закрылся.

— Быстрее, сержант! — рявкнул Узик из передней части поплавка.

— Мы получаем вектор, сэр.

Шелк попытался сделать все сразу: извиниться, натянуть юбку Гиацинт (о которой сама Гиацинт, похоже, не заботилась ни на картбит) на ее округлые бедра и встать в пространстве, в котором он не смог бы даже распрямиться. Не получилось ничего.

Что-то, как молотом, ударило по поплавку, превратив его ровное покачивание во что-то другое: он покатился и нырнул, потом опять выровнялся, напрягшийся мотор ревел как раненый бык. Клуб маслянистого черного дыма, воняющего рыбой, просочился в отсек.

— Быстрее! — заорал Узик.

Как бы отвечая на его крик, пулемет на турели заговорил, стук, который длился и длился, как будто стрелок намеривался убить весь город.

Протиснувшись мимо Меченоса и хирурга, Шелк посмотрел через плечо Узика. На стекле перед тем танцевали огненные красные буквы: