И позора никакого.

Слухов опять же…

Ушла?

Так то с горя, сердце материнское не выдержало… да, пожалуй, монастырь — тоже выход.

Но Анька точно не обрадуется.

Ежи мерил комнату шагами, и она-то, некогда казавшаяся просторной, ныне сделалась тесна. Раздражало все, что стены с аляповатою их росписью, которая только в провинции и могла показаться уместной. Да и со временем краски поблекли, местами облупились.

Потолок ныне виделся грязным.

Стекла тоже.

И лишь государь-батюшка глядел все с тою же отеческой теплотой и пониманием. А вот писарь, сидевший ныне тихо-тихо, обложившийся бумагами, словно ими пытавшийся загородиться от испереживавшегося начальства, за Ежи следил со страхом.

А ну как в порыве этаком работать решит?

Или, хуже того, других заставит?

— Я… — Ежи остановился у окна, в котором отразился и он сам, нелепый, всклоченный в столь же нелепом мятом кафтане. — Если кто будет спрашивать, то я по делам отошел…

Он вытащил луковичку часов, подаренных самому себе на двадцатипятилетие. До окончания присутственного времени оставалось часа три, но, право слово, в кои-то веки прежний порядок показался вовсе невыносимым.

И Ежи часы убрал.

— По государственным, — сказал он, зацепившись взглядом за государев портрет. И показалось, что Луциан Третий даже кивнул, подтверждая, что самолично эти самые дела Ежи поручил.

На улице привычно пахло навозом, пирогами и кислою капустой.

Дымили трубы. И кучи навоза манили мух, которых туточки, на улице, было вовсе невозможно много.

— Господин маг! — этот окрик заставил Ежи замереть и закрыть глаза.

И проклясть себя за то, что раньше не ушел.

Ответственный он, да… кому оно надобно! А теперь вот…

— Господин маг! Погодите… господин маг…

Ежи обернулся.

И улыбку нацепил.

Мелькнула мыслишка, что с утреца нужно было ехать, вовсе в присутствие не заглядывая. Седлать коня и отправляться, разве что на ярмарку заглянуть, правда, он пока не представлял, за чем именно, но что-то бы да выбрал! Конечно, Канопеню до столицы далеко, но ярмарка тут знатная.

— Господин маг, — выдохнул грузный человек, сгибаясь в поклоне. — Беда!

…зеркальце прикупить?

Или гребешков. Помнится, тем девицам, с которыми Ежи случалось… беседовать, он аккурат гребешки и дарил. Разные. Студентом подешевле, теперь…

— Ой, беда… — добавил второй человек, кланяясь ниже первого.

Купцы.

И первой гильдии, не иначе, вона, обряжены в шелка и бархат, и шубы вздели, несмотря на жару, потому как жара жарой, а солидность солидностью. И в шубах этих вот, бобровых, атласного сукна, прели немилосердно. Оттого ли, от одинаково богатого одеяния, от шуб этих или же общее красноты, купцы сделались похожими один на другого, что братья родные.

— Что случилось?

Нет, гребень и зеркальце — не то… не то чтобы не пригодятся, но вот…

— Дочка пропала…

— Две, — уточнил второй. — Моя и егоная.

— Моя, — подхватил первый и тыкнул спутнику в бок. — И егоная! Обеи!

— Обои!

— Это в Китеже ныне обои в моду вошли. Полосатенькие. По три золотых за аршин идут, ежели с тиснением, а которые попроще, так и дешевше.

— Толку-то с того дешевше, — возразил купчина, отирая лоб огроменным платком. — Бумага дряная, крашена так, что году не пройдет, как пятна полезут. Да и вовсе дурная придумка. Обои пропали, господин маг.

— Какие обои? — Ежи оглянулся, убеждаясь, что улочка пуста.

Отчего-то в голове крутилось что-то этакое, про гребни и зеркала, которые дарить ведьме было как-то не с руки, а чего еще подарить можно, он не представлял.

— Не обои, это он все путает, — второй купчина тоже платок вытащил, один-в-один, что у первого, разве что с расшитою каёмочкой. — Дочки нашины пропали. Сгинули, будто бы и не было.

Его приятель поспешно закивал.

— Пропали? — без особой надежды переспросил Ежи.

— Как есть, пропали, — купец шумно высморкался. — Вчерась моя Басенька до егоной Маланьки пошла, шитьем, стало быть, заниматься…

— Пришла, — согласился купчина.

— Так, — Ежи поднял руки. — Погодите. Давайте пройдем внутрь, и там уже дело изложите.

А писарь запишет, чтоб оно потом было для отчетности, и просто на всякий случай. Купцы переглянулись, верно, не больно-то им хотелось заходить в присутствие. В городе про магов всякого говорили, большею частью соглашаясь, что люди они, конечно, зело полезные, но все ж странные, а потому лишний раз беспокоить их не след.

— Прошу, — Ежи любезно открыл дверь, мысленно попрощавшись с ярмаркой и ведьмой.

А ведь Дурбин ждать не станет.

Явится.

Одна надежда, что дороги не найдет. Да и ведьме он, чуялось, не слишком-то симпатичен был. Но… женщины — такие женщины, вчера не симпатичен, а после, глядишь, и переменилось все.

Купцы вновь переглянулись.

И все же решились.

…нет, была надежда, что обе пропавшие вдруг возьмут да найдутся, но что-то подсказывало Ежи, что обычными способами их уже искали, и раз не отыскали, значит, все не так и просто.

— Будьте добры, представьтесь, — велел он заробевшим вдруг купцам.

Стоят, преют в шубах своих, головами крутят, стараясь не сильно-то любопытничать, но не выходит, да смущаются, мнутся под строгим, но справедливым взором государя-батюшки.

— Фрол Матвеич я, — представился первый, вновь лоб отирая.

— Матвей Фролович, — сказал второй.

— Сродственники мы.

— По матушке.

Они и без того похожие, сделались вдруг вовсе неотличимы, и Ежи кивнул, показывая, что понял. Писец же склонился над бумагами, скрывая в них глубочайшее свое разочарование — у него на день нынешний тоже планы имелись, тут и гадать нечего.

Перетерпится.

— Так вот, — сказал то ли Фрол Матвеевич, то ли Матвей Фролович, возвертая себе прежнюю степенность. — Ушла она. Я и отпустил. Отчего не отпустить, когда они с Маланькою с маленства вместе? Моя-то супружница преставилась давно, мир душе её…

Он осенил себя знамением и замолчал, чем воспользовался Матвей Фролович.

Или…

Не важно.

— Пришли, стало быть, кваску испили, пряничков откушали. Найсвежайших! Из Китежа самого вез, думал порадовать. Орехов опять же, в меду вареных. И…

— Погодите, — перебил Ежи, понимая, что этаким макаром до сути дела они не доберутся. — Сколько девушкам лет?