Они желают мне удачи, я ускоряю шаг, но вдруг замираю с комом в горле. На меня глазеют со всех сторон. Трясущимися руками я вешаю на плечо большую сумку.

Больше всего мне сейчас хочется бежать без оглядки.

Но побеждает желание увидеть Елену. В последний раз.

На глазах у зрителей я бегу за сцену, с облегчением затворяю за собой дверь, поднимаюсь по ступенькам. За задернутым занавесом царит суета: идут последние приготовления. Актеры стоят кучками, повторяя роли. Черт, как же я не люблю опаздывать! Я вбегаю в одну из мужских гримерок и облегченно перевожу дух: в каморке пусто. Я торопливо переодеваюсь в рубаху Ромео, натягиваю джинсы и черные ботинки.

Я выхожу в полной готовности, снабженный микрофоном, и жду вместе с остальной труппой. Елены не видно. Неужели опаздывает? Неужели боится премьеры не меньше меня?

– Джек…

При звуке ее голоса я так резко оборачиваюсь, что едва не спотыкаюсь.

До чего же она хороша! Платьице чуть выше колен, крылышки…

На генеральной репетиции прошлым вечером все было ужасно.

– Ты плакала? – неуклюже спрашиваю я. Ее макияж безупречен, но я умею читать ее взгляд.

Она чуть-чуть улыбается и сует мне чашку с эмблемой команды «Тигров» – первое, что я купил, попав в команду Нэшвилла.

– Ты забыл. Торопился, наверное.

– О… – Я беру чашку негнущимися пальцами, отчаянно борясь с желанием дотронуться до ее руки.

– Радуйся, что я ее спасла. Клара чуть не разбила ее об стену. – Она отворачивается, чтобы уйти.

– Елена!

– Что?

Я прерывисто вздыхаю, снова видя ее, и говорю слова, которых обещал не говорить, но сейчас они вырываются сами собой, потому что по пути сюда я мог думать только о ней, о том гневном, несчастном, покорном выражении на ее лице, которое запечатлелось у меня в памяти, когда я уходил из спортзала.

Я люблю тебя. Я знала, что ты от меня отмахнешься, что в конце концов раздавишь. Я была с тобой, потому что для меня невыносимо было бы не принадлежать к твоему миру.

Я помню гордость, которая читалась в ее глазах, гордость, придававшая ей сил. Гордость, не позволявшая ей со мной говорить.

– Так что это был за звонок? Хочу узнать, чтобы быть в готовности.

Она спокойно кивает, тускло улыбается.

– Да, конечно, ты же ушел, не дослушав. – По ее лицу ничего нельзя прочесть. Боже, как же мне не хватает ее эмоций! – Если коротко, Марвин интересовался, хочешь ли ты продать свою историю. Его сотрудница, работавшая с Софией, посмотрела то видео с нами. Они подумали, что я сумею тебя уговорить или, по крайней мере, передам им твои контакты, чтобы они сами с тобой поговорили.

Мимо нас с ухмылкой проплывает в своем фиолетовом платье мисс Кларк.

– У Ромео и Джульетты уже размолвка? Не скажу, что удивлена. Вы друг другу не подходите.

Не глядя на нее, Елена произносит безразличным тоном:

– Брысь отсюда, Шейла.

Та хмыкает и убегает, полоснув нас взглядом.

Я спешу перевести взгляд на Елену.

– Ты не говорила мне, что работала в том издательстве.

– Я думала, что ты мне доверяешь. Думала, что ты знаешь. Я ошибалась. Надо было все тебе рассказать, Джек. Тогда мне казалось, что это не к спеху, но теперь я вижу, что напрасно тянула. – Елена говорит отрывисто, борясь с гневом. Для меня так лучше: понятно, по крайней мере, что происходящее ей небезразлично.

Мы пристально смотрим друг на друга. Я не могу шелохнуться, хочется бесконечно изучать линии ее скул, волны волос.

– Чего ты от меня хочешь?

Елена чуть заметно вздрагивает, я вижу на ее лице тоску, но она быстро справляется с собой.

Зато мне все труднее держать себя в узде, меня все сильнее затягивает в кроличью нору эмоций. Еще немного – и руки сами собой потянутся к ней, чтобы крепко обнять.

Но… но…

Ее лицо болезненно кривится, она одергивает на себе платье, чтобы занять руки.

– Ровным счетом ничего не хочу, Джек. Я держу слово. Никто никогда не узнает ничего из того, что ты мне говорил.

Ни разу еще я не видел ее такой… непроницаемой.

Такой опустошенной. Даже свет ее аквамариновых глаз померк.

Это все ты.

Это ты дал слабину, ты на нее напустился.

Ты пренебрег ее словами.

Елена хмурит брови.

– Ты готов к выходу на сцену?

Я коротко киваю.

– Справлюсь. – Я разглядываю свои ботинки. – Хорошо, что рядом будешь ты. Я даже не думаю о публике.

– Хоть для этого я гожусь. Мартышки в цилиндрах тоже будут кстати.

Я закрываю глаза. Не знаю, что скажу через секунду, но твердо знаю, что не хочу, чтобы она уходила. Мне нужно, чтобы она повторила свое признание в любви. Мне нужно от нее…

– Елена…

– Занавес поднимется через пять минут! – кричит Лаура, недовольно глядя на нас. – Вы готовы?

Елена уходит с таким видом, словно ждала этого момента. Ей предстоит выйти на сцену с противоположного края.

Я киваю Лауре, хотя у меня кружится голова. Мне нехорошо, но волнение из-за необходимости произносить реплики здесь ни при чем.

Я больше никогда ее не увижу.

Я тяжело дышу, как перед победным ходом в игре, я плохо вижу свои карты и не могу найти правильную.

Мою грудь стискивает тугими щупальцами липкий страх.

При этом становится ясно главное. Может быть, я знал, знал с того момента вчера, когда она отказалась толком объясниться, что она не должна оправдываться за свой телефонный разговор, но проявил черствость, зашвырнул свои чувства туда, куда зашвыриваю все, что вызывает у меня чрезмерные эмоции, и запер на замок, на толстую цепь. А она… она защищала бы меня до самого конца. Я вспоминаю ее резкий отпор посетительницам кафе-пекарни. И то, как после этого я понес ее на руках к себе в пентхаус.

Ей туда совершенно не хотелось. Ей было там неловко. Тем не менее Елена не сопротивлялась.

Я сам все испортил. Умудрился судить о ней по поступкам Софии, забыв, что она совсем другая.

Елена ни разу мной не воспользовалась.

Никогда ничего из меня не вытягивала, разве что из искреннего сочувствия. Я сам, по своей воле рассказал ей больше, чем кому-либо еще, при всей своей привычке все утаивать.

Я сам ее оттолкнул.

Заставил ее в страхе отшатнуться. Испугаться, что я буду и дальше повторять свойственные моей жизни грубые ошибки.

Только Елена – не ошибка.