Джек никогда не раскроет свое сердце. Я думаю о завтрашнем дне, и в мое сердце заползает пустота. И о послезавтрашнем… Я опять близка к срыву и до боли стискиваю руки, чтобы этого не произошло.

Жизель гладит меня по руке.

– Думаю, он уже ушел, – говорю я на выдохе.

Она трогается с места. Мы подъезжаем к дому, входим внутрь. Его машины уже, конечно, нет. В кухне нас встречает Тофер, он озабоченно смотрит на меня.

– Что происходит? Джек пришел и ушел. Вид у него был… какой-то убитый.

Жизель сбивчиво рассказывает ему о моих разговорах с Марвином и с Джеком, я тем временем достаю из буфета бутылку виски и наполняю три стакана.

Я протягиваю виски Жизель, рука дрожит. Я делаю глубокий вдох и смотрю на сестру.

– Где твое кольцо? – Я стараюсь не думать о Джеке, сейчас главное – она.

Она вздрагивает, часто моргает.

– Елена, сейчас важнее ты, как ты справишься со спектаклем…

– Что случилось? – строго спрашиваю я, хмуря лоб.

Жизель делает маленький глоток.

– Я разорвала помолвку с Престоном сегодня.

– Что он натворил?

– Он ухлестывал за секретаршей у себя на работе. Вчера я нашла у него в телефоне их переписку. Очень выразительно! Фотки сисек. Обычное убогое дерьмо. – Она допивает свой виски.

Жизель никогда не ругается…

– Вот сукин сын… – бормочу я.

– Подонок, – подсказывает Тофер, качая головой. Его синие глаза находят мои.

– У меня были кое-какие подозрения. Работа по субботам, вечерние дела…

– Да что не так с этими мужиками? – Я наливаю себе еще. – Ты исключение, Тофер. Мы тебя любим.

– Приятно слышать, – произносит он, по-прежнему не сводя с меня взгляд.

Жизель кривится, глядя в свой стакан.

– Ты простишь меня, Елена? Я так себя ненавижу! Заводить с ним роман было глупостью. Слава богу, что я с ним не спала. Наверное, он надел мне на палец кольцо, чтобы заманить меня в постель.

Я давлюсь виски.

– Что за черт? Ты по-прежнему девственница? В двадцать три года? А я-то думала… – Я таращу на нее глаза. Старшеклассницей она почти не встречалась с парнями, в колледже никогда не появлялась дома с поклонниками.

– Ты бы себя видела! – прыскает она.

Я качаю головой.

– Ты такая невинная, у тебя нет опыта с такими кретинами, как он. Неудивительно, что ты на него клюнула. Боже, я его убью!

Она вздыхает, на ее лице все еще написана тревога. Я знаю, какие слова должна теперь сказать ей первой.

Я тоже вздыхаю.

– Я тебя прощаю, Жизель. Давно уже простила. Он – пустое место, а ты – моя кровь, я ужасно тебя люблю, между родными людьми никто никогда не встанет. Семья – это все, что у меня есть, она для меня бесценна. Этот дом, этот городок, наши воспоминания. Ты хоть знаешь, как нам повезло? Есть семьи, где родственники не в состоянии находиться вместе в одном помещении. Они опустили руки, а я не опускаю. Ты – моя сестра навсегда. – Чувствую, как у меня опять наворачиваются на глаза слезы. – К тому же ты его любила, а я нет, потому что я знаю, что такое настоящая любовь. Я люблю Джека. – Эти последние слова я произношу шепотом.

Жизель, кусая губы, бросается ко мне в объятия, потом, отстраняясь, говорит:

– Мне так жаль! Джек просто испугался. В тот день, когда они пришли помочь нам с уборкой, он глаз с тебя не сводил. Ты в кухню, он за тобой. Ты наружу – и он туда же. Джек смотрел на тебя так, словно ты – солнце для его луны. А как вы произносили свой текст в пьесе…

– Это притворство, – возражаю я. – Пьеса есть пьеса. Теперь мы завалим спектакль. – Я тяжело вздыхаю. – Не знаю, как выйду на сцену…

– Никакого притворства, Елена. Он любит тебя.

У меня дрожат ресницы.

– Тогда где он сейчас?

Джек

Я себя не узнаю. Что за нестерпимое отчаяние овладело мной? Откуда эта тошнота? Мне так тошно, что я резко поворачиваю руль и съезжаю с автострады на прилегающую дорогу. Здесь проще отдышаться.

Затормозив, я рывком распахиваю дверцу, бегу на лужайку на другой стороне, успеваю низко нагнуться. Меня рвет. Елена, Елена, Елена… Как ты могла? Как ты могла пренебречь хрупким доверием, в котором я, как оказывается, так нуждался, моей слабой уверенностью и надеждой, что ты не такая, как остальные? У меня кружится голова, я стискиваю руки, опираюсь на машину. Она сказала, что он ее друг. Она спрашивала его, сколько бы ему обломилось…

К действительности меня возвращает звонящий в машине телефон.

Глубоко дыша, я кое-как забираюсь в машину и хватаю мобильник.

– Что произошло, Джек?

Это Лоренс. Я позвонил ему, как только сел в машину. Сам не знаю, что я ему сказал, когда вышел из дома Елены весь дрожа.

– Раньше Елена работала в издательстве Blue Stone. София бывала там при ней. Почему ты это не разнюхал? – Мой голос похож на стук гравия в ковше экскаватора. – Ты облажался, Лоренс.

– Это нигде не всплыло, вот и все. – На том конце провода повисает молчание. – Я тебе говорил: пускай она подпишет договор о неразглашении.

От угрызений совести я вжимаюсь в кресло. Лоренс продолжает:

– Если бы ты меня послушал, ничего этого не произошло бы.

Я откидываю голову на подголовник. Я совершенно обессилел. Сначала ее разговор с Марвином, потом отказ что-либо объяснять, заверения в любви – так скоро после таких же заверений от Софии…

– Обойдусь без твоих поучений, Лоренс.

– Значит, так, – говорит он после паузы. – Давай я с ней потолкую и выясню, как именно обстоит дело.

Я лязгаю зубами.

– Она ничего тебе не скажет.

– Тогда сам с ней поговори.

– Не могу! Не могу, и все, понимаешь? С ней я… – Я закрываю глаза.

Ясно же, что если она заплачет, когда глянет на меня своими глазищами, то я могу…

– Ладно, я сам впрягусь и выясню ее намерения.

– Она все знает, – цежу я. – Знает, как мы пытались обработать Софию, как подключили к этому Эйдена… – Черт, это вылетело у меня из головы.

– Она знает об операции на плече?

– Да.

– Брось, Джек! Зачем?..

Потому что я… Потому что…

Я бью кулаком по рулю.

– Подключайся, Лоренс. Сам я не могу с ней говорить.