На этот раз никто возражать не стал, и я, поймав брошенный мне Тенгизом фонарик, выскочил на лестницу, легко взбежал на третий этаж и свернул в коридор.

– Эй, Князев! – крикнул я. – Где ты там?

В коридоре стояла мертва тишина, и на меня вдруг нахлынуло леденящее чувство ужаса. Желтый кружок света дрожал на полу, но чем дальше я его закидывал в черную утробу коридора, тем дряхлее становился он, бесследно растворяясь в его самом конце.

Да что со мной, черт возьми! – подумал я, злясь на себя за трусость, и решительно пошел вперед, посвечивая на дверные номера. Перед тридцать первым я остановился, как вкопанный. Дверь была выбита и открыта настежь. Гвозди-"сотки", которыми ее заколотил самарянин, торчали, как зубы акулы. Я, не решаясь войти сразу, посветил внутрь. Кровать с раскиданными по ней вещами Немовли, опрокинутый стул, пустой стол. Совершенно пустой стол – ни контейнера, ни блюдца, ни шприца!

Я посмотрел по сторонам широко раскрытыми от стараха глазами, надеясь увидеть самарянина, но коридор в обе стороны тонул в темноте, как тоннель метро, и, пересилив себя, вошел в комнату. Стараясь не создавать лишнего шума и не наступать на валяющиеся на полу предметы, я подошел к столу и только сейчас заметил свечу, лежащую на краю. Вокруг черного фитиля застывала лужица парафина. Свеча погасла недавно, можно сказать, только что. Я коснулся пальцем теряющей прозрачность лужицы. Она была еще теплая. Если самарянин уже был здесь и каким-то образом незаметно проскочил мимо меня, то для чего ему понадобилось убирать со стола блюдце и шприц? И как он мог спуститься по лестнице в полной темноте?

Я снова вышел в коридор, с трудом поборол в себе желание тотчас кинуться вниз, в столовую, где, потрескивая, горят свечи, где лакает коньяк Эд, где опирается тяжелыми локтями о стол бородатый, крепкий, внушающий спокойствие совсем не злой Злой Священник и где занимаются ерундой мои коллеги. Затаив дыхание, медленно пошел вперед, к тридцать восьмой. Двери комнат надвигались на меня белыми прямоугольниками. Я почти касался плечом левой стены. Тридцать четвертая, тридцать шестая, тридцать…

Луч не отразился о следующую дверь и не высветил белый прямоугольник, растворившись в черноте. Дверь тридцать восьмого номера был открыта.

Ну его к черту, подумал я, замерев в нескольких шагах от черного проема, имея ввиду то ли самарянина, то ли страшного обитателя номера, и все же, следуя непонятно какому долгу, перступил порог, направил луч в безмолвный мрак и чуть не вскрикнул.

Кровать, на которой еще полчаса назад лежал связанный Немовля, была пуста.

Я напрягся в ожидании чего-то ужасного, но прошло мгновение, за ним еще одно, и на меня не обрушился чудовищный удар, в спину не вонзился нож и не вцепился зубами в горло омерзительный монстр. По-прежнему стояла гробовая тишина, лишь частые удары моего сердца, казалось, сотрясают пол и стены.

Скрипнула под моей ногой половая доска. Я шагнул к опустевшей кровати и склонился над смятым одеялом. Обрывки репшнура, которым был связан Немовля, переплелись, как змеи. Я взял один из них и поднес к лицу. Нет, не обрывки, а обрезки. Даже зубами так ровно и чисто не перегрызешь, пусть они хоть титановые. Здесь сработали ножом, причем, разрезали не только узел, а все петли вдоль тела… Да, прав был Эдуард Апполинарьевич – совершенно идиотские правила игры!

Выпрямившись, я хотел было повернуться к дверному проему, но луч света вырвал из темноты руку человека, лежащего навзничь у платяного шкафа. Мое сердце захлебнулось кровью, и перед глазами поплыли круги. Силой воли удерживаясь на ногах, я повел фонариком и с ужасом увидел рыжую бороду, мокнущую в черной луже, и покрытый бурыми пятнами некогда белый свитер самарянина.

На этом запасы моего мужества иссякли, и я с диким воплем выскочил из комнаты и со скоростью ночного экспресса помчался по коридору к лестнице. Там я упал, проехал на животе целый пролет, обронил по пути фонарик, но не почувствовал ни боли, ни горечи утраты и, снова вскочив на ноги, задевая косяки, ломая какие-то доски и рейки, ввалился в столовую.

Я увидел лишь свечи да широко раскрытые глаза, обращенные в мою сторону.

– Там!.. – задыхаясь произнес я, показывая рукой на потолок. – Там нет никакого порошка… И Немовли нет. А Князев убит…

44

Минуту никто не мог вымолвить ни слова. Тенгиз вскочил со своего места с такой прытью, словно внутри него распрямилась сжатая пружина. Бэл не шелохнулся, лишь еще ниже пригнул голову к столу, будто ему на шею давило тяжелое бремя проблем. Эд не донес до рта рюмку и застыл, как восковая фигура с поднятой рукой. Злой Священник настороженно обвел взглядом столовую и медленно опустил обе руки под стол, будто там у него был спрятан пулемет Калашникова.

– Подробнее! – крикнул мне Бэл, не поднимая головы. – Где? Что видел? Не молчи!

Я заплетающимся языком рассказал о том, что видел в двух комнатах. Неожиданно раздался негромкий смешок. Я даже вздрогнул – настолько противоестественно он звучал в нервозной обстановке. Эд, откинувшись на спинку кресла и подняв лицо кверху, стартельно смеялся. Мы все посмотрели на него, как на полоумного.

– Ну конечно, конечно! – говорил Эд. – А вы думали, что будет иначе? Что Стас приведет Князева и принесет порошок? Я знал, что так произойдет, но где-то в глубине души еще тлела надежда: а вдруг я ошибаюсь? Но, увы, господа! Чудес не бывает.

Лицо его стало жестоким. Эд встал, повернулся ко мне и громко сказал:

– Считаю своим долгом объявить Ворохтина лжецом и преступником!

– Поаккуратнее в выражениях! – напомнил ему Бэл, но тут, с грохотом отодвинув стол, поднялся Злой Священник и шумно засопел. Бык увидел красную тряпку. Ситуация становилась непредсказуемой.

– Позвольте вопрос? – язвительно спросил меня Эд. – Вы убили Князева или всего лишь заперли его в какой-нибюудь комнате? Мне необходимо это знать, чтобы выбрать верный стиль отношения к вам.

Злой Священник лягнул ногой стул, и тот, растопытрив корявые худые ножки, полетел над столами, как большое и нелепое насекомое.

– Не выношу мокрушников и наркош, – пробасил он, сжимая огромные кулаки и, негуманно глядя на меня, сделал шаг вперед.

Бэл тоже поднялся на ноги, но даже его стокилограммовая фигура в сравнении с мощными телесами Злого Священника выглядела дохлой и неразвитой. Тенгиз на всякий случай подошел ближе к Бэлу. Теперь они оба как бы закрывали меня собой.

– Не валяйте дурака, Богомазов! –