1 марта Аввакума приволокли с Мезени.

14 марта – старца Григория (Неронова)…

23 марта сожгли на Козельских болотах келью Ефрема Потемкина, а самого старца отправили под охраной в Москву.

Привезли дьякона Федора и попа Никиту Добрынина…

Ну а старец Епифаний на расправу своим ходом прибрел…

Принес старец царю писание, составленное им в уединенной келье. Думал, прочитает государь, откроются глаза у него, перестанет он губить веру православную на Руси.

В конце апреля, в Неделю святых жен-мироносиц, принимал государь в столовой царской палате съехавшихся на Собор архиереев и митрополитов.

– Радость сотворил нам Господь пришествием вашим! – сказал он.

Потом взял бумаги.

По бумажке читал свою речь Алексей Михайлович. Текст речи сохранился в деяниях Собора.

«Неся бо Домовит небесный благоговзавитую ниву православия державы нашея чистого благочестия пшеницею, но враг завистный»…

Чинно сидели русские иерархи, внимая благоуханию взрощенных Симеоном Полоцким цветов красноречия. Все пространство государевой речи густо засадил своими цветами Симеон, но смысл все-таки был понятен. Хотел государь всея Руси, чтобы восстановлено было единство Церкви, а раскольники осуждены.

После приема в столовой царской палате, благословясь, принялись архиереи за дело.

Судили мятежников церковных в патриаршей Крестовой палате.

Первым предстал перед Собором вятский архиепископ Александр.

«Многими книгами древними, хартейными и лепыми… – записывал Симеон Полоцкий, – доводи истину изъясняти. Он же, благодатию Божиею просвещен быв, абие написа покаянный список и прощение сподобився…»

Приняв покаяние архиепископа, произвел Собор Александра из подсудимых в судью. Рядом с другими сидел теперь архиепископ и сам судил заблудших.

Много веков назад святые Кирилл и Мефодий, создав славянскую азбуку, принесли нам Слово Божие. И возгорелся в языческих сумерках Русской земли ясный свет православия. Как к святыне, относились на Руси к этой азбуке. И монахи, и священники, и миряне…

Но этой азбуки – увы! – не знал Симеон Полоцкий, назначенный составлять Соборные Деяния. И впервые в истории Русской Православной Церкви, Деяния Архиерейского Собора оказались записаны латиницей.

Жутковато и сейчас читать это писанное на польский лад «Skasanie о Swkato' Sobore…»

Страшно это сказание…

«Poweleniem Blagothestiwogo Prawoslawnaho welkoho Cavia j welkoho Kniasia wryczisia straz jeia, вся куколь душевредный, его же еще ревность умедлит исторгнути и искоренити, бедство будет о пшеницы да не озизаниться»…

Не равны были силы.

В Крестовую палату, окна которой выходят на Успенский собор, вводят измученных долгими годами тюрем и ссылок, не шибко-то образованных попов и монахов. И они, прошедшие через многие испытания, подвергаются теперь испытанию авторитетом всей Православной Церкви. Митрополиты и архиепископы клятвенно утверждают им, что изданные при Никоне книги в точности переведены с древних греческих книг. Как тут православному человеку, паче всего боящегося гордыни, не признать ошибок и не покаяться?

И не выдерживали этого испытания православные.

И каялись.

И, как злобная усмешка дьявола, делалась в черновике Симеоном Полоцким торопливая пометка: «Wypisac z ksiegi przykazney».

Игумен Златоустовского монастыря Феоктист принес покаяние Собору и умер в монастыре, «что на убогих дому»…

Монах Ефрем Потемкин проповедовал на своих Козельских болотах о пришествии антихриста, лжепророчествовал о голоде на семь лет, но на Соборе, «аки от сна глубокаго очнувши», начал обличать себя, «многия слез горьких излия токи».

Долго бились и с попом Никитой.

Начали архиереи ему «отверзати очи и являти его невежество». Он же, «окаянный, уподобися аспиду, затыкающему ушеса своя». Но раскаялся и он. И «бысть на нем силою десницы Вышняго изменение из смраднаго козлища в тихое и незлобное овче»…

Симеон Полоцкий. Гравюра Н. Соколова. XIX в.

Но и тут не все каялись…

Мая, 13-го числа, предстал перед Собором «блядословный» Аввакум. Не убедили Аввакума свидетельства митрополитов и архиепископов о соответствии изданных Арсением Греком книг древним греческим и славянским. Точно знал Аввакум, что это не так! И отвергся Аввакум от единства Святой Православной Церкви. Не смог присоединиться ко лжи даже ради единства церковного.

– До сих пор святые отцы нашей Церкви к правде и истине присоединялись, потому и нерушима стояла Восточная Церковь… – сказал он и далее, как записал Симеон Полоцкий, «злобу к злобе прилагая, укори в лицо весь святой Собор, всех неправославными нарицая». Наверное, только теперь и поняли русские архиереи, сколь безжалостно точным был составленный Лигаридом сценарий Собора. Никакой возможности не оставалось для маневра, для особого мнения. Все заранее было определено.

«Аввакум иерейства лишен быти… – записывал Симеон Полоцкий решение Собора, – и анафеме предатися…»

И дьякон Федор не поддался на обман. «Изблева яд змеин из уст своих», он на вопрос, который должен был сразить его:

– Имеешь ли архиереев за православны пастыри?

– Бог их весть… – ответил.

Федора вместе с Аввакумом расстригли 13 мая 1666 года в Успенской церкви Кремля. Зело мятежно было в обедню ту. Открылись Царские врата.

«Иже херувимы…» – запели. Повели Аввакума на расстрижение. Анафеме предавать повели…

Только кто кого анафеме предавал, не сразу и разберешь. И на Аввакума проклятия говорились. И Аввакум проклинал. Со всех сторон навалились на протопопа и отхватили бороду. Волосы на голове – раз уж удалось зажать – тоже добро покромсали. Один хохол, как у поляка, оставили.

– Волки вы! – вырываясь, кричал Аввакум. – Оборвали, что собаки! Видите ведь, что дуруете, а отстать от дурна не можете! Дьявол омрачил вас!

Успенские священники тоже кричали. Сплошной крик с руганью в соборе стоял. Только святые на древних успенских фресках хранили молчание. Со скорбью смотрели на непристойную возню, и словно бы бледнели фрески, словно в дымку тумана отступали святые.

Зело мятежна в Успенском соборе обедня была. Зело мятежно было и в царском тереме. Заходилась в рыданиях царица Мария Ильинична, все глаза выплакала, умоляя государя не расстригать Аввакума.

– Прости его! – рыдала она. – Сведи меня с праздником! Пожалей и детей, и меня, бедную, и самого себя…

Прогнал государь царицу прочь. Сам темнее тучи ходил по терему.