Добравшись до «Аристократической гостиницы Брауна», я предвкушал, как расскажу о своем открытии Дюпену, но мгновенно забыл обо всем, едва портье подал мне маленький пакет, надписанный рукой Мадди. Наконец-то! Весточка из дому, от моих любимых! Совершенно счастлив от этого нежданного подарка судьбы, я поспешил к себе в номер и там немедленно разорвал пакет. Восемь писем выскользнули на ониксовый столик. Я опустился в кресло и некоторое время подождал, устраиваясь поуютнее, прежде чем приступить к чтению любых, хоть самых пустячных новостей о любимой жене. После этой приятной интерлюдии я развернул письмо Мадди… и вся моя радость обратилась в прах.

Филадельфия, 10 июня 1840 г.

Дорогой мой Эдди!

С Вирджинией плохо. Вечером после твоего отъезда она слегла. Я думала, она просто сильно тоскует о тебе, но вот уже три дня она ничего не может съесть, кроме бульона, и самочувствие ее все хуже. Она упрашивала не сообщать тебе о ее болезни, но я не хочу тебя обманывать. Возможно, твое возвращение (чем скорее, тем лучше!) поможет нашей девочке поправиться.

С любовью, Мадди.

И эта новость плыла через Атлантику больше месяца… Каким беспомощным я почувствовал себя! Не говоря уж о том, что плавание в Филадельфию займет еще шесть недель. Что же я обнаружу дома, вернувшись к концу августа?

Я немедля взялся организовывать обратное путешествие и прибег к помощи сурового ночного портье, отнесшегося к сложившейся ситуации с удивительным сочувствием. Он обещал организовать мой отъезд как можно скорее и сдержал обещание. Через несколько часов у меня был билет на «Грампус», отплывавший из Лондона в Нью-Йорк двадцать первого июля. Сердечная тревога заставила улечься рано. В постели я перечел письма Сисси, надеясь, что это хоть немного подсластит сны. После я погасил свет и тут, в темноте, мне пришло в голову, сколь сильно может изменить чью-нибудь жизнь письмо, которое было отправлено, но так и не дошло до адресата.

Театр на Брод-стрит, Чарльстон

16 марта 1798 г.

Дорогая моя доченька!

Пишу эти строки в твой одиннадцатый день рождения – в день, который всегда был так дорог мне. К письму прилагаю прядь своих волос – на долгую память, в опасении, что нам с тобой осталось быть вместе не так долго, как хотелось бы. Будь ты постарше, я объяснила бы тебе все на словах, но, пока ты еще не подросла, оставлю это письмо тебе на будущее.

Для начала знай, что ты – весьма одаренная актриса. Каков талант очаровывать публику! Я сама имела некоторый успех на сцене, но ты намного превзойдешь меня, если выберешь это ремесло. Если так, надеюсь, твой талант сослужит тебе добрую службу и твоя театральная жизнь будет радостной, потому что обычно она нелегка.

А теперь пора перейти к менее приятным предметам. Приложенный к письму ключ отпирает шкатулку, которую тебе передадут на твое шестнадцатилетие, если я не доживу до этого радостного дня. Внутри хранятся письма, написанные в ужасные времена нашей жизни в Англии. Они объясняют кончину твоего отца. Если и мне случится умереть внезапно, эти письма откроют виновного в моей смерти.

Этот ящик Пандоры содержит и другие письма, которые следовало предать огню еще в Англии, но у меня просто не поднялась рука, ведь письма эти – все, что осталось мне на память о твоем отце. Тоска о прошлом – опасное чувство, и потому я часто читала их, чтобы не забывать, как странны и причудливы были повороты моего жизненного пути. Если судьба распорядится так, что эти письма окажутся в шкатулке после моей смерти, умоляю тебя: уничтожь их, не читая. Мне больно от мысли, что ты отвратишься от меня по какой бы то ни было причине. Уверена, что ты, как хорошая дочь, отнесешься к этой просьбе с уважением.

Элиза, дорогая, никогда не сомневайся в моей любви к тебе. Если я не по собственной воле покину тебя, твой отчим и твой талант позаботятся о тебе. На случай же, если несчастье постигнет и отчима, мистер Ашер и миссис Сноуден обещали взять тебя под свое крыло.

Закончу это письмо на более радостной ноте. Надеюсь, что в будущем каждый твой день рождения будет столь же замечателен, как сегодняшний. Я убеждена, дорогая моя, что ты далеко превзойдешь меня на сцене и избежишь многих моих ошибок. Помни, что я нежно люблю тебя и всякий раз, вынужденная сделать нелегкий выбор, выбирала так, чтобы не разлучаться с тобой.

С любовью,

Мама.

Повозка неслась с огромной скоростью, кренилась с боку на бок, отчаянно тряслась, проваливаясь в каждую рытвину и подскакивая на каждом ухабе, так что нам оставалось лишь крепко вцепиться в сиденья и беречь головы. Выехали мы чертовски рано, а куда – Дюпен не говорил. Поначалу я не желал покидать гостиницу, не выпив кофе, но от такой езды стряхнул с себя остатки сна и без него.

После того как Дюпен в третий раз раздраженно постучал в потолок экипажа, скачка замедлилась настолько, что я смог, наконец, рассказать о своем посещении Ньюгейтской тюрьмы.

– Его зовут Джордж Ринвик Уильямс, сейчас ему сорок пять. Наверняка мой мучитель – он.

Изумление Дюпена было столь велико, что он не сразу нашелся с ответом и недоверчиво покачал головой.

– Учитывая скандальную славу Монстра, удивительно, что в газетах я не обнаружил ни слова о его ребенке.

– Знаете, хотя личность врага нам теперь и известна, я в растерянности. Что же предпринять дальше?

– Не забывайте предупреждение Уильямса. «Nemo me impune lacessit» – никто не оскорбит меня безнаказанно. Если враг избрал себе такой девиз, благоразумие требует считать, что он также руководствуется и следующей максимой: оскорбивший мою семью – оскорбляет меня.

Какое бы отторжение ни вызывало у меня предположение Дюпена, он, скорее всего, был прав.

– Знание всегда дает хоть какие-то преимущества, По. Джордж Уильямс больше не может играть роль зловещего вездесущего призрака. Он уже причинил вам немало страданий, и, как мы уже говорили, финальный шаг его мести наступит, когда он раскроется перед вами – ведь он наверняка желает, чтобы вы запросили пощады.

– Вы так думаете, потому что сами хотели бы сделать то же самое с Вальдемаром?

– Вовсе нет. Мне не нужно, чтобы он молил о пощаде. Я желаю ему справедливой участи – смерти.

От спокойного тона Дюпена кровь стыла в жилах.

– Но ведь я ни в чем не виноват! Не могу же я отвечать за преступления деда и бабушки!

– Уверяю вас, Уильямс смотрит на вещи иначе. Ваша бабушка устроила на суде представление, чтобы Ринвика Уильямса наверняка упрятали за решетку вместо нее. Ни один сын не простит такого по отношению к своему отцу. Между вашими семьями – кровная вражда, и выходов у вас всего два. Теперь, когда нам известно, кто ваш враг, вы можете пойти со всем, до чего нам удалось доискаться, в полицию – и надеяться, что там вам поверят. Возможно, они возьмут Джорджа Уильямса и миссис Фонтэн под арест за то, что они посадили вас в погреб, отравили белладонной и столкнули в море. Конечно, никаких веских доказательств всего этого у нас нет – разве что я могу подтвердить ваши обвинения. Но, даже если в полиции вам и поверят, о преступлениях ваших деда и бабушки станет известно всему свету.