Радость от разоблачения врага исчезла без следа. Я чувствовал, что Дюпен целиком и полностью прав.

– Каков же другой выход?

– Убить Джорджа Уильямса прежде, чем он уничтожит вас, – ответил Дюпен.

– Убить? Вы так просто советуете мне убить сына того человека, чья жизнь была разрушена благодаря моей бабушке?

Дюпен пожал плечами с леденящим кровь безразличием.

– Совершенно ясно, что Уильямс не успокоится, пока не загонит вас в могилу. Вряд ли вас можно назвать убийцей, если вы защищаете собственную жизнь. Подумайте о своей жене и ее матери – пока Уильямс преследует вас, им тоже угрожает опасность.

Сделав паузу, чтобы дать мне как следует осознать сказанное, Дюпен добавил:

– Конечно, ситуация не лишена сходства с положением вашей бабушки.

Отрицать это было бы глупо, но все равно – я не мог вот так запросто лишить человека жизни.

– Amicis semper fidelis, По. Рядом с вами верный друг со шпагой в руке. Джордж Уильямс враг вам – значит, он враг и мне. Не бойтесь, я уничтожу его без колебаний.

Заверения Дюпена, к стыду моему, не вызвали во мне особой благодарности – его холодная, расчетливая готовность убивать граничила с безумием.

– Благодарю вас, – осторожно ответил я. – Будем надеяться, нам не доведется столкнуться с Уильямсом – завтра я отплываю в Филадельфию.

– Правда? – удивленно переспросил Дюпен.

– Я получил письмо от тещи. И как только прочел, что Сисси больна, сразу же заказал билет. Извините, мне следовало сообщить вам об этом еще вчера вечером.

Дюпен лишь отмахнулся от извинений.

– Я всего лишь хотел помочь. Поскольку в момент вашего отъезда ваша жена пребывала в добром здравии, с ней, скорее всего, уже все в порядке. Но вы, конечно же, обязаны возвращаться немедля.

– Не просто обязан – у меня нет другого выхода. Остается только молиться о том, чтобы она и впрямь поправилась. Если бы я остался в Лондоне, понадеявшись, что все обойдется, и ошибся, то никогда не смог бы простить себе этого.

– Постарайтесь все же отставить в сторону тревоги о здоровье жены, пока не вернетесь к ней, – посоветовал Дюпен. – Иначе и себя самого доведете до болезни.

– Постараюсь. Это очень трудно, но я понимаю, что вы правы.

Дальше мы ехали молча. Наконец наш экипаж замедлил ход и остановился на Флит-стрит.

– Вчера в Британском музее мне не удалось отыскать ничего полезного о Ринвике Уильямсе, – сказал Дюпен. – Но одна моя находка может вас заинтересовать.

Открыв дверцу повозки, он спустился на мостовую. Я последовал за ним и обнаружил, что мы стоим перед храмом, выстроенным в неоготическом стиле.

– Церковь Святого Дунстана на Западе, – объявил Дюпен. – Была перестроена в тысяча восемьсот тридцать первом, но церковь на этом месте целых восемь столетий. Вскоре вы оцените важность этой информации.

С этими словами Дюпен повел меня за собой, но не в церковь, а на церковный двор. Уверенно шагая между надгробий, он достиг северо-восточного угла кладбища, где могильные камни более прочих пострадали от времени и природных стихий, и остановился напротив маленького, совсем простого надгробия. Я взглянул на надпись и остолбенел.

– Вот подтверждение тому, что Элизабет Арнольд использовала средства, выделенные ей отцом, чтобы достойно похоронить мужа. Если, конечно, она в самом деле получила средства, обещанные в письме от миссис Уильям Смит от пятого августа тысяча семьсот девяностого года.

Я кое-как кивнул, но слова застряли комом в горле – я даже не ожидал от себя столь сильной печали. Дюпен молча отошел на несколько шагов и оставил меня наедине с могилой. Я перечитывал немудреную эпитафию вновь и вновь. Сколь же краток этот итог целой жизни! Действительно, бабушка поступила по чести, обеспечив мужу достойное погребение, но неужели он был недостоин эпитафии подлиннее? Хотя бы четверостишия, украшенного одним-двумя ангелочками?

Я попытался измыслить подобающую молитву или хотя бы стихотворение, но горькая печаль совершенно спутала мысли. Смерть деда была безотрадна, и здесь он оказался в одиночестве: ни семьи, ни друзей – никого, кто мог бы навестить его могилу. Нет, такой памяти – а может, скорее, забвения – не заслуживает никто. При этой мысли я заплакал над могилой – так, будто знал и помнил деда. Ведь что бы он ни натворил и как бы ни умер, мама очень любила его…

Визгливый крик сороки прервал мое скорбное безмолвие. Птица спустилась по плечу мраморного серафима, перепрыгнула на распростертое белое крыло небесного создания и снова закричала – печально и пронзительно.

– Весьма к месту, – негромко сказал Дюпен, будто читая мои мысли. – Ваша бабушка была весьма замечательной женщиной. Она умудрилась оставить потомкам память о муже, несмотря на отчаянное безденежье и противодействие отца с мачехой. По ее письмам видно, что он был очень дорог ей, несмотря ни на что. Быть может, ее любовь и переплеталась с темнейшими из человеческих чувств, но невозможно отрицать, что она любила его.

Я удивленно взглянул на Дюпена, но тот спокойно рассматривал сороку, чистившую перья, сидя на могучем мраморном крыле, точно на насесте.

– Не забывайте, что Истиной, – продолжал Дюпен, широким жестом указывая на белеющего перед нами ангела, – можно манипулировать при помощи контекста. Ваш враг, Джордж Ринвик Уильямс, подбросил вам те письма, какие хотел. История, сконструированная им для вас, нацелена на то, чтобы причинить вам боль. Не доставляйте ему этого удовольствия.

– Я очень благодарен вам, Дюпен. Искренне благодарен.

* * *

Обратная поездка в «Аристократическую гостиницу Брауна» прошла вяло. Каждый из нас погрузился в собственные размышления. Ни я, ни Дюпен не довели свою миссию до удовлетворительного завершения, но за время поездки этому ничем нельзя было помочь.

В гостиницу мы прибыли к полудню.

– Я отправлюсь собирать вещи к завтрашнему отплытию, но не присоединитесь ли вы ко мне где-нибудь за ранним ужином?

– Быть может, в шесть у «Рулса» в Ковент-Гарден? – предложил Дюпен.

– Прекрасно.

Мы было двинулись к лестнице наверх, но портье окликнул меня:

– Вам письмо, мистер По.

Сердце мое едва не остановилось от страха перед новыми ужасными новостями из-за океана. Я бросился к стойке, и портье подал мне конверт, запечатанный черным воском. Схватив его, я рухнул в ближайшее кресло и немедленно вскрыл. При виде знакомого элегантного почерка страх слегка отпустил меня: письмо было написано рукой того самого писаря, Джорджа Ринвика Уильямса. Пока Дюпен ждал поблизости, я прочел сообщение.