Уж, хотя бы лекаря к матери ты мог допустить? Или у тебя, как и у отца, совсем нет сердца?

Фацио придержал стул, помогая присесть Джулии, рядом опустился сам. Махнул служанке:

— Выйди вон, затвори дверь. Не пускать никого.

Девушка тут же выполнила приказ. Фацио посмотрел на мать:

— Разве здоровым нужен лекарь?

Та поджала губы, вскинула бровь:

— Куда ты клонишь? Явился добить убитую горем несчастную мать? — По ее лицу пробежала нервная тень, когда она краем глаза взглянула на Джулию: — Эта здесь зачем?

Фацио сцепил зубы, давая себе обещание не вспылить:

— Вы хотели сказать… моя жена?

Он знал, что это заденет. Мать будто неистово, жгуче ревновала к тому, что в этом доме будет распоряжаться другая сеньора Соврано. Занявшая ее место. Она нервно подалась вперед, опираясь о подлокотники своего кресла:

— Еще не жена. Не беги впереди ветра, сын. Четыре месяца — это целая вечность.

— Простая формальность.

Она отвернулась, лишь бы не замечать Джулию. Казалось, от одного ее присутствия ей делалось дурно.

— Чего тебе нужно? Тебе недостаточно моих страданий?

Фацио глубоко вздохнул, понимая, каких трудов будет стоить вытащить из матери хоть какое-то подобие исковерканной истины. Впрочем, и это уже, по большому счету, было не нужно. Он все решил.

— Это правда?

Мать даже не повернулась:

— Что именно?

— То, что Джулия сказала вчера?

— Ложь. — Она картинно поджала губы. — Все, до последнего слова.

— У Доротеи иное мнение…

Фацио блефовал — он не допрашивал Доротею. Но если мать кому и могла доверить яд — то только ей. Он не на миг не сомневался в рассказе Джулии, чувствуя нутром: правдиво все до последнего слова. Руки здесь не важны, важен лишь тот, кто приказал. Кто осмелился.

Мать напряглась, но, так же, не дрогнула. Лишь тонкие белые пальцы нервно сжались на подлокотнике кресла. Это молчание было красноречивее любого ответа.

Фацио кивнул сам себе:

— Зачем?

Впрочем, и здесь вопрос был лишь формальностью. Она возненавидела Джулию с первого взгляда. Нет… лишь услышав о ней. Она видела в ней соперницу, которую мечтала извести… хотя должна была увидеть дочь. И даже ее проклятому коту не дышалось одним воздухом с маленьким лисенком. Говорят, питомцы перенимают привычки своих хозяев…

Мать по-прежнему молчала. Вдруг откинулась на спинку кресла, страдающе всхлипнула:

— Умоляю, Фацио, вели позвать Мерригара. Мое сердце не выдержит.

От этого спектакля ничего не дрогнуло. Когда-то давно Фацио сочувствовал матери, потом научился не замечать, теперь же абсолютно уверился в театральности этого зрелища. Как и в правильности своих выводов. Она пряталась за нервными вспышками, словно за ширмой. У этих спектаклей была совершенно конкретная хитроумная задача. Долгая кропотливая игра, требующая недюжинного терпения. Фацио не сомневался, что лекарь не имел ко всему этому никакого осознанного отношения. Мать понимала, что к отцу его не допустят. Глупая роль Доротеи тоже, наконец, становилась очевидной — мать жаждала знать, как можно больше. Тем более там, куда ей не было хода. Появление Джулии иссушило этот источник.

Фацио пристально посмотрел на мать:

— Чтобы принес цикуту? Или что у вас, отравителей, в чести? Когда-то вы были дочерью деревенской знахарки, матушка. Я не сомневаюсь в ваших талантах. Неотлучное присутствие Мерригара избавляло вас от всяких подозрений. Не так ли?

Мать неистово сверкнула глазами, глубоко вздохнула несколько раз. Было видно, как тяжело вздымается под корсажем ее грудь. Тонкие руки потянулись к горлу. Она нервно нашарила шелковую завязку своей шемизетки и потянула, распуская узелок. Пристально посмотрела:

— Ты спрашиваешь: «Зачем?» Ты обвиняешь…

Ее пальцы нырнули за ворот. Она растягивала насборенную горловину, опуская черное кружево на плечи. С вызовом вскинула голову:

— Смотри, сын! Вот чем одарил меня этот брак.

Фацио не сразу заметил, что она имела в виду. Приглядевшись, различил в районе ключицы небольшой фрагмент дряблой потускневшей кожи. Видно, это было единственным, что Темный дар смог забрать из его матери. Больше оказалось невозможно. Она умудрилась отравить даже собственную красоту.

Фацио заметил, с каким недоумением на все происходящее смотрела Джулия. Он нахмурился:

— И это все?

Губы матери скорбно дрогнули:

— Все? Тебе этого мало? Долгие годы я только и делала, что боролась с тем, чтобы эта зараза не расползалась дальше. Изо дня в день. Изо дня в день! Искала и искала средство. Сама! В одиночестве. Разве ты сможешь понять, что такое для красивой женщины утратить свою красоту? Это конец всей жизни, Фацио! Это небытие!

Казалось, она действительно верила в то, что говорила. Искренне и беззаветно. Даже забыла о своих ужимках. Устало откинулась на спинку кресла и стыдливо пыталась прикрыть ладонью изуродованный участок кожи. В ней, наконец, промелькнуло что-то настоящее. Собственная красота — единственное, что когда-либо заботило мать… Даже дети оставались где-то далеко позади.

— Так чему в ваших исканиях мешал зверь?

Она вздохнула, хотела, было, вернуть шемизетку на место, но передумала, выставляя свое увечье, как вызов.

— Оно начало расползаться…

Фацио сцепил зубы, видя, что мать попросту игнорирует вопрос. Но она уже сказала достаточно. Через мгновение она пожалеет о своей откровенности.

— И поэтому вы решились на убийство? Надеялись, что вас это спасет?

Мать картинно нахмурилась:

— Чем мне здесь поможет смерть какого-то зверя? Повторяю еще раз: я не виновна. В твоем присутствии Доротея скажет все, что угодно.

— Не зверя. — Фацио покачал головой. — Моего отца.

Мать испуганно замерла, словно ее заморозили, наконец, выкатила остекленевшие глаза:

— Что?

Фацио опустил голову, молчал. Признания ему не были нужны — он уже получил непреложные доказательства. Отца никто не любил. Его смерть никого не огорчила. Но поступок остается поступком.

Он посмотрел на Джулию, опустившую голову. Одна мать изыскала способ, чтобы оберегать с того света, а другая — лишь уничтожала и отравляла все, к чему прикасалась.

Фацио повернулся, чувствуя, как от напряжения заломило над переносицей:

— Мне все известно, матушка. Я не желаю ни ваших оправданий, ни ваших слез.

Она подалась вперед:

— Фацио, опомнись! Я не виновна! Не виновна!

— Я не запятнаю своей и вашей чести. О сказанном здесь кроме нас троих никто не узнает. Однако вчерашний случай придется признать, потому что есть свидетели. Вы же сами так обставили. И сами бросались словами.

Мать тут же переменилась, желчно скривилась, вытянула шею:

— Чтобы твоя… — она сморщилась, будто сглатывала желчь, — жена… Будущая жена…