С тех пор у меня с ними все кончено. Я стараюсь держаться от них подальше. У лошадей самые умные глаза и чувствительная натура, они видят человека насквозь — точно так же, как собаки, кошки и маленькие дети. Я пыталась отгородиться от всего этого. Кроме того, запах лошадей пробуждал слишком много воспоминаний, да еще с такой силой, на которую способны только запахи. Мне часто доводилось вновь посещать одни и те же места, скажем, дома или аэропорты, любоваться теми же самыми видами с мостов, но при этом они не пробуждали во мне никаких воспоминаний, хотя я отлично знала, что уже бывала здесь. Но когда воспоминание соединено с запахом, оно всплывает во всем обилии мучительных подробностей. Запах жареного арахиса на Манхеттене. Аромат Средиземного моря в Ментоне. Свежескошенное сено в Техасе. Снег в Исландии. Давленый виноград в Италии. Печеные оладьи и кофе в Новом Орлеане.

И лошади.

Гнедая тихонько перебирала копытами, а я изо всех сил старалась не думать о сеновале, высившемся в двенадцати футах над моей головой. Я была счастлива там, пусть всего несколько минут.

Так, сначала резиновая скребница, потом жесткая щетка, дальше мягкая, а напоследок хорошенько обтереть полотенцем. Когда я закончила, Гнедая выглядела, как игрушка. Напоследок я взяла щетку для копыт, и, наконец, работа была закончена.

Пока я отстегивала развязки, Гнедая обнюхивала мои волосы, обдавая шею своим теплым, пахнущим сеном, дыханием.

— Ну вот, лошадка, — пробормотала я, заводя ее обратно в стойло.

Тит был крупнее и тяжелее, но не такой огромный, как першероны или шайры. Кстати, я уже целую вечность не видела настоящих шайров. Поставив Тита на развязки, я взяла резиновую скребницу в устало ноющую руку.

Ирландские упряжные лошади.

У моего отца были боевые лошади, но не такие большие и тяжелые, как европейские, предназначенные носить воинов в доспехах и вооружении весом до четырехсот фунтов. Нет, у нас были большие, смирные и выносливые кони, выращенные для войны. Детям запрещено было даже приближаться к ним. Помимо этого, отец держал так называемых женских лошадей — более мелких, легких, обычно кобылок, для моей матери и нас, девочек.

Меня впервые посадили на лошадь, когда мне было три года. К шести годам я уже могла ездить самостоятельно. Не знаю, как писалось староисландское имя моей кобылки, но в переводе оно означало Морская звезда, потому что на лбу у нее была смешная отметина в виде звезды. Мы с сестрами и старшим братом степенно выезжали из замка и трусили по тропинкам вдоль скалистого берега. Там мы учились привставать на стременах и, держа поводья в одной руке, бешено размахивать второй рукой над головой. Это казалось нам вершиной дерзости и удальства.

Потом я потеряла все и попала в приемную семью, а еще через шесть лет меня выдали за Асмундура, и его отец подарил нам в качестве свадебного подарка повозку с лошадкой. Это был поистине княжеский подарок — подумать только, собственная лошадь! В переводе ее имя означало «Мошка», за пушистую гриву и хвост. Мошка была маленькой, коренастой, но очень сильной, храброй и трудолюбивой лошадкой. Я обожала ее, хотя никогда на ней не ездила, ведь после работы Мошке нужно было как следует отдохнуть. Потом Асмундур умер, и Мошка отвезла его гроб на погост. Маленькая лошадка тащила пустую телегу с телом моего мужа, а мы все шли за ними пешком.

После этого Мошку пришлось продать. Я не могла прокормить ее зимой, и у меня не было сил содержать нашу маленькую ферму. Было тут и еще одно соображение — я знала, что если останусь в этой деревне, то недолго пробуду вдовой. Молодые, здоровые, свободные и работящие женщины ценились тут на вес золота. Поэтому я продала Мошку, сложила в мешок все, что могла унести на спине, а затем навсегда распрощалась с приемными родителями и семьей Асмундура, которые долго не хотели меня отпускать. Потом я поняла, что у них был еще один сын, которому в то время едва исполнилось четырнадцать, и я могла бы стать для него подходящей парой.

Сосед довез меня на телеге с сеном до ближайшего большого города, который назывался Элфдинг. Мы ехали целый день и следующую ночь. Всю дорогy я горько плакала — я оплакивала бедного Асмундура, но горше всего рыдала по моей милой, храброй и сильной Мошке, с которой рассталась навсегда, и по которой скучала целых пятьдесят лет.

В Элфдинге я разыскала старую матушку Берглинд, которая жила на чердаке над конюшней и зарабатывала себе на жизнь тем, что ткала грубую льняную ткань на фартуки и тому подобные вещи. Она была очень старенькая и почти совсем слепая, поэтому работала на своем станке наощупь.

Мне пришлось подойти совсем близко, чтобы она могла меня разглядеть. Когда старушка, наконец, увидела меня, она прищурилась и склонила голову набок. Конечно, я сильно изменилась — мне было десять лет, когда матушка Берглинд видела меня в последний раз, а теперь мне было восемнадцать, я стала женщиной и овдовела. Но когда она меня узнала, то почему-то испугалась и даже отпрянула назад.

— Чего тебе нужно, дитя? — спросила она.

— Вы меня помните? Я была... сиротой, а вы отдали меня в семью фермеров из долины. Помните? В дом Гуннара Оддурссона?

Она помедлила, пристально разглядывая меня, словно обдумывая, признать это или все-таки не стоит.

— Моя семья жила возле Хеольфдавика, — сказала я. — Вы не знаете, там сейчас кто-нибудь остался?

Матушка Берглинд настороженно огляделась по сторонам, словно опасалась, что нас могут подслушать. Мне показалось, что мой визит огорчил и расстроил старуху. Я хотела поблагодарить ее за то, что она нашла мне таких добрых приемных родителей, но старая ткачиха, похоже, не могла дождаться, когда я уйду.

— Никого там нет, — проскрипела она.

— А люди из деревни? — не отставала я.

— Нет! Никто там больше не живет! — сердито выкрикнула матушка Берглинд и, отвернувшись от меня, поковыляла к своей скамейке перед станком.

Я не знала, что сказать, и мне было стыдно за то, что я огорчила старую женщину. Не говоря ни слова, я повернулась и, спустившись по узким скользким ступенькам, вышла на холодный воздух.

Поразмыслив, я решила все-таки отправиться туда. Путь оказался не таким длинным, как я думала — в детстве расстояние от отцовского замка до Элфдинга, а оттуда до фермы Оддурссонов показался бы мне целой вечностью. Но я шла всего около шести часов по узкой, изрытой колеями дороге.

Я смутно помнила эту дорогу. За свою жизнь я всего пару раз путешествовала по ней, но запомнила ее гораздо более широкой, гладкой и намного более оживленной. В некоторых местах мне приходилось пробиваться через настоящие заросли кустарника. А ведь когда-то это был главный транспортный путь, связывавший Хеольфдавик и Элфдинг, эта дорога проходила по землям моего отца, мимо нашей деревни. Почему же теперь ею никто не пользуется?

Помню, что чуть не пропустила поворот, откуда начиналась дорога к отцовским землям. Лишь по нескольким обломкам камней, поросшим степной травой, я смогла узнать место, где когда-то стояли ворота в деревню. Я шла по этой дороге еще примерно с полчаса, и ноги у меня горели огнем, а плечи отваливались от тяжести пожитков, когда я увидела, наконец, впереди отцовский замок.