Он отказался, цеплял вилкой картошку, сам все поглядывал на шубу.

– Нравится?

– Откуда такое?

– В Коопторг завезли три штуки. Одну начальник пересылки взял, одну Нехай своей жене…

– Сколько стоит?

– Угадай?

– Не знаю…

– Три тысячи… – Зинаида присела к нему, прижалась и обняла за талию. – Подаришь мне?

– Что? Ты еще не купила?

– У меня денег нет.

– А у меня есть? Это две мои зарплаты!

– Саня! Ты же не жадный! Это дефицит страшный! Такое сто лет будет носиться! Посмотри! – Зинаида ловко накинула пальто и покрутилась.

У Белова были отложены полторы тысячи на командировку, жена о них не знала, но думал он о другом – стало понятно, почему Зинаида так неприкрыто ласкалась. Это было не в первый раз. Белов отодвинул тарелку:

– По-человечески, говоришь? – его глаза были полны презренья. – Что у тебя за душа такая!

– Какая?!

– Да у тебя ее вообще нет! Одна подлость!

– Ты что, Сан Саныч! – Зинаида растерялась.

– То! – давил Сан Саныч. – Гадюка!

– Ты поаккуратней в словах!

– Это я поаккуратней?

– Ты! – Зина смотрела уже с нескрываемой ненавистью.

– А ты не хочешь собрать свои шмотки и свалить отсюда к своей маме?!

– Что-о-о?! Ах ты скот! – Зинаида выхватила у него недоеденную тарелку, но тут же бросила. Схватила пальто, свернула чернобуркой внутрь и сунула в шкаф. – Без тебя куплю! Найдутся… найдутся денежки! А отсюда ты сам вылетишь, если захочу! Ага?!

Сан Саныч ясно видел, о чем догадывался и раньше – она знала о предупреждении Квасова. Кровь в нем закипела, он вскочил, но удержал себя. Скривился в ухмылке:

– Сегодня же откажусь от квартиры!

– Даже не думай! Дурак чертов! – она села на кровать. – Нет, это я дура, за кого вышла! Профессор в Москву звал, пять тысяч только оклад, домработница, квартира… а я?! Кому поверила! На руках обещал носить!

– Да ты за пять тысяч за коня бы пошла! Вот, и-го-го! – Белов встал на колени и вытянул из-под кровати чемодан. Вывернул из него все на кровать. – В караванку перееду! А ты езжай к своему профессору! В Москву!

– Ты что думаешь, Белов, на тебя управы не найдется?! – она дернула его за рукав. – Полторы тысячи дай, полторы мама даст…

Белов молча швырял вещи в чемодан. Расправил старую тельняшку, дырка на ней была зашита. Повернулся к Зинаиде:

– Что же твоя мама на целое пальто не наспекулировала?

– Это ты говоришь?! А кто мешок муки с буксира приволок?! – она скинула пачку старых газет, лежавших на мешке с мукой.

– Ах ты, – Сан Саныч аж слова забыл от негодования, – да чтоб я… Это честная мука… Ах ты, сука! – он в ярости схватил Зинаиду за воротник халата.

– А-а-ай-й! – заорала Зинаида на весь барак и вцепилась зубами в его руку.

Тут уже взвыл Белов, заматерился, тряся рукой. Захлопнул чемодан и стал одеваться:

– Чтоб духу твоего тут не было! Слышала?! До завтра тебе время!

– Белов, ты чего? Ты чего, правда? – она перешла на зловещий шепот. – Ты пожалеешь, Саня! Ой, пожалеешь! Я напомню, кому надо! Тебя предупреждали!

– Вот ты мне где! – Белов рубанул себя по горлу, протиснулся с чемоданом в дверь и зашагал по темной утренней улице.

Остановился, успокаиваясь, завязал ушанку под подбородком. Ему было страшновато отчего-то, но и хорошо. Он хвалил себя за то, что ушел, понимал, что все время после Нового года готовился к этому и вот сделал. Молодец, Сан Саныч! Будь что будет! Сам в партбюро пойду, пусть принимают решение, спекулянтки, сука, что одна, что другая! Чернобурку ей, а хер вот на воротник не хочешь! Он пощупал паспорт в нагрудном кармане. Завтра же пойду заявление подам! Он поскользнулся в темноте, чуть не грохнулся, ударил углом чемодана о снег, ручка оторвалась. Сан Саныч только ухмыльнулся довольно, взвалил чемодан на плечо и двинулся дальше.

– Здорово, Сан Саныч! – раздался чей-то хриплый голос с другой стороны улицы.

– Здорово! – отозвался Белов, не оборачиваясь.

«Полярный» был выморожен чуть на отшибе от зимующего каравана судов, и их караванка с окнами на Енисей тоже стояла отдельно. Климов, кашляя, не торопясь подбрасывал уголь в печку. Обернулся, кивнул уважительно. Белов прошел к себе, сбросил чемодан на койку и снял шинель.

Померанцев жарил гренки на комбижире. Вкусно пахло на весь домик.

– Здравствуй, Николай Михалыч, чайком побалуемся? – спросил Белов.

– А как же! Есть чаек! – Померанцев отвлекся от гренок и налил из чайника крепкого, перекипевшего и очень горячего чая.

– Поешь с нами хлебца, Сан Саныч? – Климов, улыбаясь, присел на пенек у порога и взялся за недопитую кружку. – Или ты дома питался?

Померанцев выложил гренки в миску и поставил на стол. Сам сел напротив Белова, размочил свою гренку в кружке и потянул ее в беззубый рот. Уважительное дружелюбие этих, таких разных людей успокаивало, напоминало о лете, о работе. Климов вспомнился, висящий за бортом с топором в руках, вообще весь тот отчаянный шторм в низах. Улыбнулся сам себе:

– Какие новости?

– Да какие, никаких, Сан Саныч, угольку бы еще выписать… – Климов громко прихлебнул обжигающий чай. – Зарплата уж скоро, подхарчимся малость, так, Николай Михалыч? Он у нас все утро про смертную казнь тоскует, – Климов весело и осторожно зыркнул на Померанцева, не сказал ли чего лишнего? – Опять ведь ее ввели, по радио передали…

– А ее разве отменяли? – удивился Белов.

– В сорок седьмом… – Померанцев аккуратно обсасывал размоченный кусок.

– По радио указ был, – Климов кивнул на приемник, – от 12 января 1950 года. Для изменников родины, шпионов и подрывников-диверсантов снова заводят смертную казнь. Я думаю, это для матерых урок придумали. Раньше он убил – и ему ничего! У него и так четвертак! А теперь убил – вставай к стенке, браток! А и то, сколько от них беды в зоне…

Померанцев помалкивал, но видно было, что у него на этот счет свое мнение.

– По-нашему, по-крестьянски если сказать, – Климов в смущении почесал затылок, – ее никогда и не отменяли. Если кого хотели жизни лишить, то думать-то не сильно бы стали, так же? – Он присел к печке и, обжигая пальцы, закурил совсем небольшой остаток самокрутки. Сам все думал о чем-то. – Человек – животинка особенная, крепче его нет никого. Конь, к примеру, тот хлипкий против человека, сразу ясно! Пашешь целый день, и если он устал – все, распрягай, а не то копытья протянет. А человек! Ого! Как хошь с ним можно! Мы в Ухте план дневной не выполним, нас в тайге на ночь оставляют. Как работать – не видать ничего, ходим, как привидения. А утром снова на работу! И ничего! Опять же от стрелков много зависело. Иной не смотрит на тебя, а другой и костра зажечь не даст – все на работу понукает, а это же не его дело…