— О, черт возьми! Миранда посмотрела на испорченную колонку цифр в бухгалтерской книге приюта и чуть не заплакала. Снова.

Толкнув книгу через стол, она опустила голову на руки. Она была совершенно несчастна, и единственное, что удерживало ее от того, чтобы снова не разрыдаться сегодня днем, было то, что только это и делала с тех пор, как вернулась в Ислингем четыре дня назад. И думала о Себастьяне. Затем плакала еще немного… пока у нее просто не оставалось слез.

Даже работа в приюте не могла ее отвлечь. Она надеялась, что разбор счетов отвлечет ее настолько, чтобы она смогла на несколько часов забыться в суммах и столбцах. Но ее мысли только продолжали блуждать, и она перепутала цифры…Триста фунтов за мыло? О, ей вообще не следовало приходить в свой кабинет!

Но она бы сошла с ума, если бы осталась дома.

Тетя Ребекка и дядя Хэмиш были удивлены ее неожиданным возвращением — и обеспокоены, хотя они были достаточно любезны, чтобы не настаивать на настоящей причине, по которой она сбежала из города домой. Все, что она могла им сказать, это то, что ее сезон прошел не так, как планировалось, и что она скучала по дому. Что было правдой. Последние четыре дня она в основном сидела дома и ходила, плакала, потом еще немного ходила, пока тишина и безмолвие дома не загнали ее в деревню, в приют.

Но даже здесь, среди знакомого шума и хаоса детей, ее мысли не были ее собственными.

К настоящему времени Себастьян, несомненно, нашел даму для официального ухаживания, и та, должно быть, радостью согласилась, зная, что он планирует жениться на ней. В конце концов, какая женщина в здравом уме откажет такому мужчине, как он? Если бы красивый герцог с золотистыми волосами, с блестящим умом, остроумным чувством юмора, замечательной семьей и, о, столько страсти внутри него, только и ждущей, чтобы вырваться, предложил ей —

Но он этого не сделал.

И никогда не предложит.

Не в силах удержаться от того, чтобы не погрязнуть в страданиях, она скрестила руки на груди и крепко обняла себя, задаваясь вопросом, думал ли Себастьян когда-нибудь о ней.

Но, конечно, он этого не делал. Она проклинала свою глупость, вытирая мокрые глаза, в которых, по-видимому, все-таки осталось несколько слезинок. Зачем ему это? То, что они разделили, было драгоценным, но мимолетным опытом, особенно для такого человека, как он, который оставил за собой цепочку разбитых сердец, трепещущих на протяжении многих лет. К августу он, скорее всего, совсем забудет о том, что произошло между ними.

Но она никогда этого не забудет. И поэтому она не могла оставаться здесь.

Ислингем был ее домом, и после того, как она пережила разочарования Лондона, она больше никогда не хотела покидать его, довольная тем, что проведет остаток своих дней здесь с сиротами и людьми, которых она любила. Но теперь это было невозможно. Ей придется найти работу где-нибудь в другом месте в качестве гувернантки или учительницы, возможно, в качестве управляющей в другом приюте. Но она должна была уехать к августу. Она должна была. Видеть Себастьяна с его женой, видеть детей, которых она ему подарит, и дом, который они создадут вместе в Блэквуд-холле… Миранда зажмурилась и крепко прижала руку к груди, и разбитое сердце внутри — О Боже, она просто не могла этого вынести!

— Мисс! — мистер Гранди вбежал в ее кабинет со шляпой в руке и явно взволнованный. — Мисс, идите скорее!

Она села и вытерла глаза, надеясь, что он не заметил слез. Но, конечно, он их видел, хотя был слишком добр, чтобы что-то сказать.

— В чем дело, мистер Гранди?

— Вы нужны в саду за домом — очень срочно!

Паника пронзила ее, и печаль сменилась мгновенным ужасом, поскольку ее разум немедленно представил худшее. Дети! Все утро они вели себя тихо, и хотя они были в классе, они были слишком тихими. И это никогда не было хорошо. Она была слишком отвлечена своими собственными эгоистичными проблемами, чтобы заметить, что что-то не так. Если бы дети причинили себе боль из-за ее собственной жалости к себе, о, она никогда не смогла бы простить себя!

Она вскочила на ноги и побежала через здание, через кухонную дверь в сад — и остановилась.

Она удивленно заморгала. Она была в полном замешательстве.

Пространство было преобразовано. Небольшой участок лужайки внутри садовых стен, где экономка обычно развешивала белье для просушки и где дети играли в свои игры, теперь напоминал сказочную страну. Розовые атласные ленты развевались среди белых простыней, натянутых, как занавески, и темно-красные ленты мягко колыхались на теплом полуденном ветерке. Повсюду были розы… Десятки и десятки роз всех цветов и размеров, высыпающиеся из ведер и ваз, кувшинов и бочек, и всего остального, что могло их вместить, вплоть до чайных чашек, достаточно больших, чтобы вместить только один бутон. Их сладкий аромат наполнил воздух и окружил ее, как мягкое облако с небес. А в центре, сделанная из папье-маше и дерева, стояла миниатюрная пагода, точно такая же, как в Воксхолле.

Вокруг небольшого строения стояли дети, все они держали в руках красные розы. Когда они увидели ее, их лица озарились волнением, и они начали петь.

— Что все это?

Миранда ошеломленно положила руку на локоть мистера Гранди, когда мастер осторожно повел ее в сад, сияя улыбкой на обветренном лице. Она недоверчиво рассмеялась; счастье детей и мистера Гранди было заразительным, несмотря на тяжесть, давившую ей на сердце. И которая всегда будет давить.

— Что это за пьеса? Я думала, мы изучаем ”Ромео и Джульетту"…

— Так и есть.

При звуке глубокого голоса у нее перехватило дыхание, а сердце остановилось.

Себастьян.

Словно призрак из ее мучительных снов, он медленно вышел из-за рядов детей и направился к ней через сад. Он протянул руку.

Но Миранда не двинулась с места, чтобы подойти к нему. Она могла только стоять там, уставившись на его призрак и прижав руку к груди, как будто физически могла сдержать бешеный стук своего сердца. Потому что он не мог быть настоящим. Он не мог. Он был в Лондоне со своей семьей—

И все же мука бурлящая в ее груди, говорила ей, что он реален, что он не был сном, который ее воспаленный разум вызвал в воображении из-за отчаянного желания увидеть его снова. Когда она смотрела на него, каждый удар ее пульса был пыткой, и