Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вспомнил, как подходит ко мне однажды девушка и испрашивает благословения на то, чтобы ее отцу варить постом скоромную пищу. Я начинаю спрашивать, в чем дело. И оказывается, что этот человек работает на заводе, чуть ли не в горячем цеху. У него тяжелейшая физическая работа, а они его посадили на кислую капусту с картошкой или гречневой кашей. Конечно же, он не выдержал. Понимаете, всё это надо иметь в виду. Надо иметь в виду, что постом мы должны работать в школе не хуже, чем обычно, а лучше, чем обычно, и врачами – не хуже, чем обычно, а лучше, а поэтому надо что-то есть и надо как-то проще относиться к гастрономической стороне поста.
Я помню, как Патриарх Пимен, которого всё-таки недооценивают сегодня, пробурчал – у него была такая особенность, что когда он говорил о чем-то важном, то бурчал, – что он студентов Московского университета благословил постом есть сосиски, потому что, сказал он, во-первых, как я слышал, в университетских буфетах ничего, кроме сосисок, нет, а во-вторых, всем известно, что мяса в этих сосисках тоже нет.
Вот это замечание Патриарха Пимена, с одной стороны, было очень остроумным, а с другой стороны, повторяю, – очень мудрым. Человек он был, конечно, очень высокой духовности, хотя и сложного пути, но нам трудно представить себе, каково ему было. Я сказал сейчас об этом замечании Патриарха, чтобы напомнить – пост должен быть прежде всего временем возрастания, временем преодоления того дурного, что есть в нас.
Кроме того, мне кажется, не надо увлекаться восстановительной стороной поста еще по одной, пожалуй, очень веской причине. Потому что, когда люди постятся вот так подчеркнуто эти семь недель, после этого происходит, на мой взгляд, страшнейшее кощунство, когда на Пасху, после Обедни, люди нажираются. Это страшно – православный храм вечером Святой Пасхи, когда все какие-то осоловевшие от еды, когда священники с трудом передвигаются и мутным взором смотрят на людей; это страшно на самом деле, когда на второй день Пасхи, в понедельник, вторая Литургия после пасхальной, тоже – пасхальная: народу – пять человек, потому что все, объевшиеся, опившиеся, отсыпаются. Мне кажется это чудовищным. А это, конечно, результат того, что люди терпят, терпят, терпят, не едят и наконец набрасываются на эту еду.
Я помню, как меня как-то резануло глубоко в сердце, когда я однажды прислуживал в храме Антиохийского подворья в пасхальную ночь. Прихожу я с записочками от свечного ящика к алтарю, стоят двое таких почтенных мужчин. Мне они как-то очень понравились, потому что тогда это была редкость, чтобы люди мужеского пола, лет пятидесяти-шестидесяти пришли в церковь, всю службу простояли, молясь, и естественно, что я к ним испытывал в течение всей службы очень большую симпатию. Когда выходишь со свечой, или с записочками, или еще за чем-нибудь, чувствуешь, что вот они стоят, молятся, [и значит] еще не всё потеряно, если мужчины взрослые в церковь ходят, а не только бабушки и студенты полусумасшедшие, вроде нас всех. И вдруг слышу, они говорят друг с другом, уже после «Отче наш», и так мечтательно один другому говорит: «Сейчас послушаем концерт, потом пойдем домой, разговеемся водочкой. Ветчинка, котлеты поджарим…» У них все пасхальные радости были сведены к этой водочке и ветчинке, которая ждала дома.
Вы знаете, человеку, которому лет 18–19, который весь сияет оттого, что Бог ему открылся, это слышать было очень трудно. Но на самом деле и сейчас всё равно мне как-то грустно, что в день Святой Пасхи, по сути, множество граждан забывает о том, до какой степени это удивительные дни – вся Пасхальная седмица. И я напоминаю вам о том, что в древности же был Пасхальный пост, в древности как-то особенно поститься начинали на Пасху, потому что это неедение соединялось с духовной радостью, каким-то совершенно особым настроением, связанным с тем, что среди нас Воскресший. А раз среди нас Воскресший, значит, нам уже не нужно этих земных радостей в виде пирожных, в виде колбасы, ветчины, заливной рыбы и т. д. И мне кажется, что это очень важно и что надо идти по пути осознания того, что еда для нас – не больше, чем бензин для автомобиля. А для автомобиля выбирают всё-таки не какой-нибудь вкусный бензин и не коньяк «Наполеон» заливают в бак, а то, что рекомендовано конструкторами сообразно тому, каков двигатель.
Вот об этом мне хотелось вам сказать сегодня в начале службы. А сейчас мы будем продолжать совершать Часы – третий, шестой, девятый, с тропарями, которые поются Великим постом всегда с поклонами. А затем, после Часов – Вечерня. И на этом служба заканчивается. Так уж сложилось на Руси довольно давно, что Вечерню служат утром, а Утреню – вечером. С точки зрения, скажем, православных греков или арабов, это очень смешно. Они не могут понять, почему мы Великим постом Преждеосвященную Литургию совершаем утром. В Афинах или в любом другом городе Греции она всегда служится вечером. Естественно, раз «Свете Тихий» поют, то это происходит вечером: «Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний», – поэтому во всех странах Преждеосвященная Обедня совершается вечером. А у нас она перенесена на утро. И так же они не могут понять, почему Утреня совершается у нас вечером, хотя она по смыслу своему – утренняя служба, во время которой люди мало-помалу собираются в храме для совершения Литургии. Согласно Конституции Греции, Утреня совершается в 7.40 утра и Литургия – в 9 часов. И все знают, что во всех храмах Эллады в 7.40 начинается Утреня. Причем во время Утрени народ постепенно стекается в храм, и храм наполняется к моменту, когда после Великого славословия уже звучит возглас «Благословенно Царство» и начинается Обедня. То есть, таким образом, Утреня как бы предназначена для молитвы особо благочестивых прихожан, для подготовки к Обедне.
Ну, давайте дальше совершать чин Часов, третьего, шестого и девятого, и нашу совместную молитву, которая и без Таинства