Он еще не знал, что два передовых полка авангарда, 113-й Старорусский и 114-й Новоторжский, сравнительно благополучно миновали германские заслоны, а затем вышли в расположение русских частей. Последний же полк в авангарде, 115-й Вяземский, направленный генералом Чижовым на деревню Старожинцы немного восточнее этой высоты, лихим наскоком взял в штыки первую линию немецких траншей. Но когда повел атаку дальше, был практически уничтожен шквальным фланговым огнем вражеских пулеметов. Жалкие остатки полка отошли в лес, где, блокированные со всех сторон превосходящими силами немцев, попали в плен.

Казачий полк, что состоял при штабе корпуса, рассыпавшись лавой, прорывался на запад, поливаемый ружейным и пулеметным огнем. Почти проскочил. Ему не повезло угодить в растаявшее болото. Часть казаков повернула обратно. Они потеряли многих, но кое-кому все же удалось преодолеть болотистую местность, пробиться по лесам к реке Бобр и перейти на свой берег. От них в штабе армии как раз и узнали об окончательной гибели корпуса.

Последним германцы уничтожили арьергард, упорно отбивавший атаку за атакой. Командовать им, как сообщил Белолипецкому его начальник связи, назначили полковника фон Дрейера, начальника штаба 27-й дивизии.

Ему приказ о прорыве на Гродно адъютант принес в небольшой деревенский дом, занятый под штаб, лишь около двух часов ночи двадцать первого февраля. Прочитав короткий машинописный текст, Дрейер положил листок в папку для бумаг и старательно затянул на ней тесемки.

Сняв пенсне, поднес его к масляной лампе, подвешенной над столом, и со всей тщательностью принялся протирать линзы платком, хоть и утратившим свою былую свежесть, но еще довольно-таки чистым. Подкрученные вверх кончики усов полковника подергивались, будто бы он преизрядно сердился.

– Прошу меня извинить, Владимир Николаевич, – адъютант виновато потупил взор, – за столь позднее вручение вам сего приказа…

– Ах, оставьте, господин капитан, – отмахнулся Дрейер, снова надевая пенсне. – Время для меня не играет ровно никакой роли. Корпус уходит, а мы в любом случае остаемся. Независимо от того, удастся ли прорваться основным силам, арьергард поляжет здесь, прикрывая отход. Уж такова судьба всех арьергардов.

– Господин полковник! – в дверях появился бравого вида поручик.

Удивительно, как он в таких условиях еще не растратил всю свою молодцеватость. Адъютант, который и на ногах-то стоял еле-еле, даже слегка позавидовал ему.

Поручик лихо взял под козырек:

– Нашел! – И отступил, крикнув за дверь: – Безбородов, давай сюда германца!

Дюжий солдат завел в избу немецкого офицера, испуганно зыркающего по сторонам.

– Ваше имя и должность? – спросил его Дрейер по-немецки.

– Капитан Регин, командир саперной роты, – вытянулся тот, едва не щелкнув каблуками.

– Вы самый старший по званию среди пленных?

– Так точно, герр полковник.

В молчании обогнув стол, Дрейер встал перед пленником, заложив руки за спину. Прямой, подтянутый, в облегающем кителе, он сверкнул стеклами пенсне, пристально разглядывая германского капитана сверху вниз:

– Ситуация складывается таким образом, господин капитан, что я не могу в достаточной мере гарантировать безопасность вам и находящимся с вами сослуживцам. Не сегодня-завтра нас атакуют во много раз превосходящие силы. Поэтому предлагаю всем пленным направиться в расположение своих войск под флагом Красного Креста.

Ошеломленная тишина была ему ответом.

– Почему-то я знал, что вы согласитесь, – улыбнулся одними губами полковник, отчего устремленные вверх кончики усов приподнялись еще больше. – Можете отправляться немедля.

Он вернулся к столу, считая разговор оконченным. Регин это понял и тоже пошел к выходу. Но возле дверей обернулся:

– Герр полковник?

– Да?

– Правильно ли я понял, что вы не намерены сдаваться в плен?

– Этот вопрос даже не обсуждается, господин капитан. Можете так и передать своему командованию: мы будем биться до последнего патрона. Именно поэтому я отпускаю вас не под белым флагом, что наверняка будет истолковано превратно, а под знаком Красного Креста… Поручик!

– Я! – снова молодцевато козырнул офицер.

– Проследите, чтобы пленные при переходе фронта использовали только полотнище с красным крестом. Никаких белых флагов.

– Слушаюсь, ваше превосходительство! Пошли, немчура. Флаг тебе в руки рисовать будем.

«Интересно, где же он краску-то возьмет?» – шевельнулся недоуменный вопрос в сонной голове адъютанта, разомлевшего в тепле натопленного дома. На что солдат-конвоир, сам того не ведая, тут же дал вполне лаконичный ответ:

– Тряпок белых у вас навалом. А крест… На него чужой кровушки не жалко. Уж сколь ее пролилось, родимой, в последнее время…

«И сколько еще прольется…» – хотел было добавить адъютант, но сам не заметил, как уснул, сидя на лавке, привалившись спиной к теплой печи.

Арьергард из восемнадцати неполных пехотных рот и восьми артиллерийских батарей геройски сражался в полном окружении с той же ночи восьмого февраля до часу дня. Когда пехота, не выдержав ружейного и артиллерийского обстрела, отступала, артиллерия оставалась на месте и продолжала сдерживать немцев. Она встречала их огнем в упор, пока не израсходовала весь боезапас.

Сразу после разгрома русских частей у фольварка Млынок германские батареи обрушили всю свою мощь на расположение арьергарда и на выход из леса, где столпились люди разных полков с орудиями, парками да обозами. В час дня у арьергарда не осталось ни снарядов, ни патронов. Многие орудия были разбиты, ящики взорваны, расчеты мертвы. Немногие выжившие пытались укрыться в лесу после того, как Дрейер повел остатки резерва в последнюю штыковую атаку.

Под командиром пала одна лошадь, потом другая, но полковник все же прорвался. Правда, рядом с ним оказались тогда лишь его начальник штаба и четверо рядовых…

Огонь вдруг прекратился.

Настала жуткая тишина, пугающая ничуть не меньше, а то и больше, нежели близкие разрывы снарядов.

Рискнув оставить окоп и выйти на открытое место, Белолипецкий осмотрел в бинокль окрестности фольварка. Перед ним предстала трагическая картина полнейшего разгрома. Вся дорога, запруженная до этого двигавшимися войсками, отчего казалась хоть и хаотично сформированным, но живым организмом, теперь была мертвее мертвого. Побитая артиллерией, заваленная трупами, обломками орудий и повозок… Отдельные кучки солдат, стоявшие или медленно двигавшиеся, но совершенно потерянные и прекратившие всякое сопротивление, еще больше усугубляли это восприятие. Их без труда брали в плен. Там, где до этого шли русские войска, уже вовсю хозяйничали германцы, ворочая трупы в поисках трофеев.

Полковник оторвался от бинокля и тоскливым взглядом обвел высотку, на которой стоял. К нему подходили солдаты, кому посчастливилось уцелеть. Горстки того, что раньше было ротами, небольшая группа знаменного взвода, начальник связи, адъютант… Боже! Это все, что осталось от целого полка!..