Я спрашивал себя, что станет с Би, когда она вырастет, а мы постареем. Я думал, ее немногословность означала, что она в каком-то смысле слабоумная, и обращался с ней соответственно, пока однажды вечером она не поразила меня во время игры на запоминание. Лишь на протяжении последнего года я нашел в себе мудрость радоваться ей такой, какой она была. Я наконец-то расслабился и стал получать удовольствие от того, как Молли хорошо с дочкой. Ужасные бури разочарования уступили место спокойному смирению. Би такая, какая есть.

Но теперь дочь заговорила со мной внятно, и во мне проснулся стыд. Раньше она обращалась ко мне с короткими фразами, берегла свои малопонятные слова, как золотые монеты. Сегодня я ощутил такой всплеск облегчения, когда она сказала, что хочет остаться со мной. Пусть она была крохой, но умела говорить. Так откуда взялся стыд? Я устыдился того, что внезапно мне стало намного легче ее любить, чем когда она была немой.

Я вспомнил старую притчу и решил, что у меня нет выбора. Схвачу крапиву. И все-таки надо действовать осторожно.

– Тебе не нравится разговаривать?

Би коротко покачала головой.

– Так ты молчала в моем присутствии, потому что…

Опять быстрый взгляд бледно-голубых глаз.

– С тобой не нужно было разговаривать. У меня была мама. Мы так много были вместе. Она слушала. Даже когда я не могла говорить понятно, она разбиралась в том, что я хотела сказать. Ей не нужно было столько слов, сколько тебе, чтобы понять.

– А теперь?

Беспокойно ерзая, она отодвинулась от меня:

– Пришлось. Ради безопасности. Но раньше было безопаснее помалкивать. Быть тем, кем меня привыкли считать слуги. Большей частью они относятся ко мне хорошо. Но если я вдруг заговорю с ними, как с тобой, если они подслушают, что я с тобой вот так разговариваю, они станут меня бояться. И сочтут угрозой. Взрослые тоже сделаются опасными для меня.

«Тоже?» – подумал я и сделал вывод.

– Как и дети.

Кивок. И только. А как же иначе? Ну разумеется…

Она была такой не по годам развитой. Этот тоненький голосок говорил с такими взрослыми интонациями. И меня охватывал леденящий душу страх, когда я слушал, как она оценивает ситуацию, словно передо мной был Чейд, а не моя малышка. Я надеялся, что она заговорит со мной простыми фразами; я бы с радостью принял немудреную логику ребенка. Вместо этого маятник качнулся в другую сторону, и от смирения с тем, что моя дочь – немая слабоумная, я вдруг перешел к ужасу от того, что ее разум неестественно сложен и, возможно, склонен к обману.

Би уставилась на мои ступни:

– Ты сейчас меня немного боишься.

Она наклонила голову и сложила ручки на скрещенных ногах, словно ожидая, что я солгу.

– Мне не по себе, но я не боюсь, – с неохотой признался я. Попытался подыскать правильные слова, но не смог. Осторожно продолжил: – Я… удивлен. И слегка сбит с толку тем, что ты можешь так хорошо говорить, а я и не догадывался, что ты способна так мыслить. Я в растерянности, Би. И все же я люблю тебя куда больше, чем боюсь. И со временем я привыкну к тому… какая ты на самом деле.

Маленькая розовая головка, окруженная дымкой белокурых волос, медленно кивнула.

– Думаю, ты сможешь. Не уверена, что Неттл смогла бы.

Я обнаружил, что разделяю ее опасения, но почувствовал себя обязанным защитить старшую дочь:

– Ну, несправедливо требовать от нее обратного. Или даже от меня! Почему ты сдерживалась? Почему не начала говорить, пока училась, а предпочла молчать?

По-прежнему пряча глаза, она дернула плечом и покачала головой. Я и не ждал ответа. По правде говоря, я понимал, в чем смысл таких секретов. В детстве я на протяжении многих лет прятал от Молли тайну своего незаконного происхождения, притворяясь, что я всего лишь подручный писаря. Не ради обмана, но потому что не хотел выделяться. Я слишком хорошо знал, что чем дольше хранишь подобный секрет, тем сложней потом его раскрыть, не показавшись обманщиком. Как я мог этого не понять? Как мог не уберечь ее от повторения моих ошибок? Я попытался обратиться к Би, как следовало отцу:

– Ну что сказать, ты хранила странную тайну. И я советую тебе это прекратить. Начни разговаривать с другими людьми. Не так, как мы с тобой разговариваем, но – по паре слов тут и там. Называй вещи, которые тебе нужны, когда указываешь на них. Потом переходи к простым просьбам.

– Хочешь, чтобы я попрактиковалась в новой разновидности обмана, – медленно проговорила Би. – Хочешь, чтоб я притворилась, будто лишь сейчас учусь говорить.

И я понял, что говорил с ней скорее как наставник убийцы, чем как любящий отец. Я дал ей совет, какой мне дал бы Чейд. От этой мысли мне сделалось не по себе, и я продолжил более твердо:

– Ну что ж… Да. Видимо, ты права. Но раз уж ты начала обманывать, придется выпутываться при помощи другого обмана. Зачем, скажи на милость, притворяться, будто ты почти не можешь говорить? Почему ты скрывала свой дар речи?

Она ближе подтянула колени к груди, обхватила их руками, потом обняла себя за плечи, сделавшись маленькой. Я догадался – она прячет свой секрет. Сомнения тяжелым камнем легли мне на душу. Здесь крылось что-то еще, чего я не знал. Я нарочно отвел от нее взгляд. Нельзя пялиться. Ей всего девять. Насколько большую тайну может прятать такой маленький человечек? Я вспомнил себя в девять и мысленно окаменел.

Она не ответила на вопрос. Вместо этого спросила:

– Как ты это сделал?

– Сделал что?

Она качнулась, кусая губу:

– Ты сейчас все сдерживаешь. Не расплескиваешь повсюду.

Я потер лицо и решил: пусть она ведет разговор, даже если тем самым меня заносит на болезненную почву. Пусть привыкнет со мной разговаривать… а я привыкну слушать.

– Хочешь сказать, я был слишком печален? А сегодня не плачу?

Она нетерпеливо тряхнула головой:

– Нет. Я про все, – и опять изогнула шею, опять взглянула искоса.

Я мягко, взвешивая каждое слово, проговорил:

– Тебе придется объясниться поподробнее.

– Ты… кипишь. Как большой котел в кухне. Когда ты приближаешься, идеи, образы и то, о чем ты думаешь, выходит из тебя, как пар. Я чувствую твой жар и обоняю то, что варится внутри тебя. Я пытаюсь защититься, но оно захлестывает меня, обжигает. А потом, когда приехала моя сестра, ты вдруг накрыл все крышкой. Я все еще чувствую жар, но ты удерживаешь пар и запахи… Вот! Прямо сейчас! Ты прижал крышку плотнее, и жар ослабел.

Она была права. Я так и сделал. Пока Би говорила, меня все сильней охватывал ужас. Она не думала о Силе как я, но образы, которые она использовала, нельзя было применить ни к чему другому. И в тот момент, когда я понял, что она могла читать мои мысли и чувства, я поднял вокруг себя крепкие стены Силы, спрятался за ними, как Верити научил меня много лет назад. Верити умолял меня возводить стены покрепче, потому что юношеские мечты о Молли внедрялись в его сновидения и мешали отдыхать. А теперь я отгородился от своей маленькой дочери. Я окинул мысленным взором не только тот вечер, но все дни и ночи прошедших девяти лет, спрашивая себя, что она услышала и увидела в отцовских мыслях. Я вспомнил, как она всегда деревенела, стоило мне ее коснуться, как отводила глаза, чтоб не встречаться со мной взглядом. Так же она поступила и сейчас. Я полагал, что она меня не любит, и горевал из-за этого. Мне и в голову не пришло, что она знает все, что я о ней думаю, и у нее есть полное право не любить меня – человека, который ее не принимает, который всегда желал, чтобы его дочь стала кем-то другим.