Но теперь она с опаской посмотрела на меня снизу вверх. Наши взгляды встретились и задержались на кратчайший миг – короче, чем нужно, чтобы моргнуть.

– Так гораздо лучше, – негромко проговорила она. – Намного спокойней, когда ты сдерживаешься.

– Я понятия не имел, что мои… мои мысли так… донимают тебя. Постараюсь держать стены поднятыми, когда ты рядом.

– Ой, а так можно? – проговорила она с мольбой и явным облегчением. – А Неттл? Ты можешь попросить, чтобы и она поднимала стены, когда оказывается рядом со мной?

Нет. Я не мог. Сказать ее сестре, чтоб она поднимала стены Силы повыше, когда рядом Би, означало выдать то, насколько малышка чувствительна к этой магии. А я был не готов к тому, чтобы Неттл задала себе тот же вопрос, какой пришел на ум мне самому: насколько сильна Би в магии Видящих? Насколько она может быть полезной? Я вдруг сделался Чейдом и увидел перед собой ребенка – на вид очень маленького, но на самом деле на много лет старше и наделенного Силой. Розмари была отличным ребенком-шпионом. Но Би могла ее превзойти, как солнце превосходит свечу. Держа стены поднятыми, я не выдал ей своей тревоги. Ни к чему сейчас обременять этим. Я потревожусь за нас обоих.

Я спокойно проговорил:

– Я попрошу Неттл об этом, но не прямо сейчас. Может, когда она приедет в следующий раз. Надо правильно подобрать слова.

Я не собирался ни о чем сообщать Неттл, пока сам не решу, как лучше поступить. Я мучительно гадал, как бы спросить Би о том, почему она скрывала свой ум и дар речи, но тут она вдруг встала и посмотрела на меня снизу вверх. Огромные голубые глаза, красная ночная рубашечка ниспадает до обутых в тапочки ног. Мое дитя. Моя маленькая девочка, сонная и с невинным личиком. Сердце мое сжалось от любви. Она была единственным, что осталось от Молли, – сосудом, который моя покойная жена наполнила своей любовью. Би была странным ребенком, тут уж не поспоришь. Но Молли всегда удавалось хорошо судить о людях. Я вдруг понял, что если она доверила свое сердце Би, то я могу без страха сделать то же самое. Я улыбнулся дочери.

Ее глаза расширились от удивления. Потом она отвела взгляд, но на ее губах расцвела ответная улыбка.

– Я хочу спать, – тихонько проговорила она. – Я иду в постель.

Она посмотрела в сторону темного дверного проема за пределами круга света из камина и ламп. Расправила маленькие плечи, готовясь войти во мрак.

Я взял лампу со стола.

– Я провожу тебя до кровати, – сказал я Би.

Почему так вышло, что за девять лет жизни моей дочери ее укладывала спать только Молли? Молли приносила ее мне, когда я работал с книгами или рукописями, я желал ей спокойной ночи, и жена уносила ребенка прочь. Частенько Молли и сама отправлялась в постель без меня, зная, что я присоединюсь к ней, как только мысли мои окажутся в плену на бумаге. Я вдруг спросил себя: ну и на что я потратил все те часы, которые можно было провести с ней? Почему я не уходил с ними, чтобы послушать сказку на ночь или колыбельную? Чтобы быть рядом с Молли, и пусть бы она засыпала в моих объятиях?

Горе захлестнуло меня так, что я не смог говорить. Без единого слова я проводил дочь; она шла первой по обшитым деревянными панелями коридорам особняка, принадлежавшего ее бабушке и дедушке. Мы миновали портреты наших предков, гобелены, висевшее на стене оружие. Ее маленькие тапочки шуршали по ступеням большой лестницы, пока мы поднимались на второй этаж. В коридорах было прохладно, и Би, обхватив себя маленькими ручками, дрожала на ходу. Теперь объятия матери не могли ее согреть.

Ей пришлось тянуться к дверной ручке, привстав на цыпочки. Вот она распахнула дверь в комнату, озаренную лишь угасающим пламенем очага. Слуги приготовили ее спальню много часов назад. Они зажгли для Би свечи, но те давно сгорели.

Я поставил лампу на столик возле ее кровати под пологом и подошел к очагу, чтобы снова разжечь огонь. Она стояла и молча наблюдала за мной. Когда я убедился, что поленья хорошо горят, то снова повернулся к ней. Би торжественно кивнула в знак благодарности и при помощи низенькой табуретки вскарабкалась на высокую кровать. Она наконец-то переросла маленькую, которую мы для нее смастерили, но эта кровать все еще была намного больше, чем ей требовалось. Би скинула тапочки и позволила им упасть рядом с кроватью. Я видел, как она дрожит, заползая между холодными белыми простынями. Прямо как маленький щенок, пытающийся отыскать уютный уголок в большой собачьей конуре. Я подошел к ее кровати и подоткнул одеяло вокруг нее.

– Скоро комната согреется, – пообещал я.

– Знаю.

Взгляд ее голубых глаз скользнул по спальне, и я впервые подумал о том, каким странным ей должен казаться этот мир. Комната была громадной по сравнению с Би, все в ней было сделано по размерам взрослого человека. Может ли она хотя бы окинуть взглядом вид из окна? Поднять тяжелую кедровую крышку сундука с одеялами? Мне пришла на ум моя первая ночь в спальне в Оленьем замке, после того как я много лет спал в уютной каморке Баррича на чердаке конюшни. По крайней мере, на здешних гобеленах были цветы и птицы, а не золотоглазые Элдерлинги, которые сердито глядели на потрясенного ребенка, пытавшегося заснуть. И все же я понимал, что в комнате надо многое изменить, чтобы Би стало удобно, – и любой мало-мальски благоразумный отец сделал бы это давным-давно. Меня охватил стыд. Казалось неправильным оставлять ее одну в таком просторном и пустынном помещении.

Стоя над постелью дочери во тьме, я пообещал себе, что больше не совершу никаких промахов. Потянулся погладить бледную щетину на ее голове. Она сжалась, уходя от моего прикосновения, и прошептала, глядя мимо меня:

– Пожалуйста, не надо…

Нож в сердце, но я целиком и полностью это заслужил. Я убрал руку и отказался от мысли поцеловать дочку на ночь. Сдержал тяжелый вздох.

– Ладно. Спокойной ночи, Би.

Взял лампу и был уже на полпути к двери, когда она робко спросила:

– Ты не мог бы оставить короткую зажженную свечу? Мама всегда оставляла мне одну.

Я сразу же понял, что она имела в виду. Молли часто оставляла возле нашей кровати зажженную короткую и толстую свечку, которая наполняла комнату ароматом, пока Молли засыпала. Я бесчисленное множество раз приходил в нашу спальню и обнаруживал, что она крепко спит, а на утопающем в воске фитиле пляшет последний язычок пламени. Глиняное блюдце на прикроватном столике Би ожидало такой свечи. Я открыл чуланчик под столом и обнаружил там штабели свечей. На меня пахнуло их сладким ароматом, словно сама Молли вошла в комнату. Я выбрал лаванду, дарующую покой. Зажег свечу от лампы и поставил на положенное место. Задернул полог кровати, представляя себе, как пляшущий огонек будет просвечивать сквозь ткань, чтобы озарить мягким свечением замкнутое пространство.

– Спокойной ночи, – сказал я опять и взял лампу, направился к двери, и меня настиг ее шепот, мягкий как пух:

– Мама всегда пела мне песню.